Повесть о бедном солдате

Наевшись, напившись, Федот шумно вздохнул, сказал «Премного благодарны» и свернул цигарку.

— Вы кто же будете этому самому Ульянову-Ленину? — спросил он, дымя цигаркой.

— Сестра.

— Да-а, — протянул Федот. — Скверно ваше дело.

— Это почему же?

— Дак ведь пымают вашего братца — обязательно вздернут.

К удивлению Серникова, женщина не забилась, не заголосила, не запричитала, а улыбнулась и опросила:

— За что?

— А не шпионь.

Опять женщина улыбнулась и даже покачала головой.

— Почему вы думаете, что он шпион?

— Как же не шпион, — в свою очередь улыбнулся Федот. — В газетках про его пишут, да вот господа офицеры про то же самое объясняли. Как же не шпион, когда он через всю Германию в запечатанном вагоне проехал?

«А ну-ка, ответь, ответь, что-то ты скажешь?» — заинтересованно подумал Серников.

На этот раз женщина не улыбнулась, а вздохнула так, точно этот вопрос давно ей надоел.

— Брат почему жил за границей, — начала объяснять она. — Не знаете? А потому, что его преследовали жандармы. Он ведь всю жизнь был против царя, против помещиков и буржуев. За это его в тюрьму сажали, в Сибирь высылали. Вот и пришлось уехать за границу: жить вдали от родины. А началась революция, он, конечно, захотел вернуться. Но как проедешь? Всюду война… Французы да англичане не захотели его через свои страны пропустить. А вот немецкие социал-демократы добились, чтобы поезд с русскими товарищами прошел через Германию.

Федот хрипло засмеялся и покрутил головой.

— Ох, уж эти господа! Ну, окажи на милость, ежели он не шпион, на кой хрен ему в Расею торопиться, когда тут вокруг воюють да жрать нечего. Сидел бы себе там, в этой самой загранице, да ждал бы покудова война не прикончится. А он нет, вишь ты, через всю Германию поскакал. Нет, это неспроста, — закончил Федот и даже пальцем помахал.

— У Владимира Ильича, как и у всех большевиков, своя война, война насмерть с буржуазией, с помещиками. Да вы знаете ли, за что его вот сейчас ловит Временное правительство? За то, что он требует: войну немедленно прекратить, землю отнять у помещиков и отдать крестьянам.

— Слыха-али, — недоверчиво протянул Федот и, поплевав на цигарку, бросил ее за печку.

— Между прочим, — продолжала женщина, — Владимиру Ильичу часто пишут солдаты, такие же фронтовики, как вы. Анюта! — крикнула она. — Где солдатские письма к Володе?

— У него в столе, — отозвалась откуда-то другая сестра Ленина. — Маняша, возьми сама, у меня голова разболелась.

Женщина вышла и через минуту вернулась с пачкой писем в руке.

— Вот, товарищи, почитайте, — сказала она, кладя письма на стол.

— Мы неграмотные, — отозвался Федот. — Нам ни к чему. — Он зевнул и вышел в переднюю, прихватив свою винтовку.

Серникова взволновали слова «войну немедленно прекратить», «землю отдать крестьянам», а, кроме того, не хотелось обижать женщину, которая была с ними так приветлива и так хорошо их накормила. Он протянул руку и взял верхнее письмо. Оно было коротеньким и написано карандашом тем трудным и корявым почерком, каким пишут люди, мало привычные к письму. Так писал и сам Серников.

От первых же слов что-то дрогнуло и сдвинулось в душе Серникова, ему показалось, что наконец-то услышал он какую-то еще незнакомую и не вполне понятную правду, и потянулся к ней всем сердцем.

«Отзыв благодарности господину Ленину», — так начиналось это письмо[1]. «Мы выводим из Ваших слов, сказанных в Вашей речи, видно, только Вы один имеете сочувствие к настоящей свободе и сочувствие об измученных солдатах. Господин Ленин, Ваши слова произнесенной Вашей речи вполне соответствуют правильности. Но хотя против Вас много говорят, но кто их слушает?» Далее следовал с десяток старательно выведенных подписей и среди них два креста, поставленных неграмотными.

«Видно, только Вы один имеете сочувствие об измученных солдатах», — повторил про себя Серников, и вдруг с такой силой почувствовал себя тем самым измученным солдатом, что ему впервые за много лет захотелось заплакать. Такой горечи, такой растерянности не испытывал он никогда, даже в ту пору, когда похоронил жену. С трудом проглотив ставший в горле ком, низко опустив голову, чтобы не встретиться взглядом с женщиной, он развернул следующее письмо.