Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 1

Сегодня мы ходили гулять. Пошли по тропинке в долине до Пешери. Красивая местность, а главное, что ново. Там немного погуляли, а затем пришла в голову фантазия — ехать в Бизерту на поезде. К счастью, поезд шел через 20 минут. Поехали. Приятно хоть такое расстояние проехать на поезде. Ехать хорошо, не трясет; странно после поездов 20-го года. В Бизерте Мамочка с Папой-Колей пошли в садик, а я забежала к Нине. Там совершенно неожиданно застала большое общество: двух гардемарин (к счастью, знакомых) 2-ой роты и чету Калиновичей (Калиновичи — тоже «враги» по лекции[217]). Они возвращались с проводов Мейрера (тот уехал во Францию). Скоро уезжает и инспектор.[218] Дай-то Бог!

26 мая 1922. Пятница

День прошел исключительно скучно и противно. Делать нечего. Впереди ничего нет. Настоящее пусто и бестолково. Мысли самые скверные: все опостылело. Чувствую, что вновь опускаюсь. Все, что на мгновение забавляло меня, все прошло. Все злит меня; солнце печет, болит голова; мухи, невозможные мухи, так больно кусаются; все, на кого не посмотришь, у всех читаешь на лице лень, утомление, безразличие. Хандра проклятая, никуда-то от нее не уйдешь!

27 мая 1922. Суббота

«La Dépêche Tunisienne» гласит, что ген<ерал> Кутепов арестован за участие в восстании в Болгарии и за тайную мобилизацию без ведома болгарского правительства; Ген<ерал> Врангель со штабом высыпается за пределы славянских стран.

Когда я написала это, мне уже ничего не показалось странным и обидным. Это — единственный естественный выход. Но все-таки тяжело. Тяжело и грустно видеть такой конец. Обидно за Врангеля, обидно за то, что он не сумел вовремя уйти или погибнуть. Имена Деникина и Колчака окружены светлым ореолом. Они кончили свое дело со славой. Но я не могу осуждать Врангеля, я еще слишком твердо верю в него. Но я чувствую, что пишу совсем не то, совсем не то; мне просто тяжело и больно.

М<ада>м Жук читала у нас выдержки из письма от своей матери из Севастополя. Пишет: «Питаются запросто человечиной, вымирают целиком татарские деревни и т. д.» Не верю я этому. Не могу себе представить, чтобы «запросто питались человечиной». Мамочка говорит, что я потому не верю, что не хочу себя волновать и расстраивать. Но я не верю только потому, что не могу представить себе этого.

Папа-Коля болен. По-видимому, у него лихорадка. Лежит и стонет.

Ходила сегодня в церковь. Хотела найти в себе примирения. Искала примирения с людьми, с тревожными мыслями и чувствами, хотела соединить в душе вместе все чуждые и далекие образы, искала на все прямой и ясный ответ. Я не нашла его. Правда, я плохо молилась. Сегодня пел кадетский хор. Поет он скверно, и я только внимательно вслушивалась в фальшь. Я не нашла ни примирения, ни удовлетворения, ни покоя.

28 мая 1922. Воскресенье