Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 1

Итак, И. Кнорринг примкнула к Союзу практически с момента его создания. Дебютировала она милым полушутливым стихотворением «Мысли вслух» (см. раздел Комментарии). Ирина имеет постоянный успех на литературных собраниях. Но звон «медных труб» исчезает, не оставляя следа: «И вот на этом самом последнем вечере, когда мне столько хлопали… в этот вечер я почти не проронила ни слова, а после окончания мне стало так грустно, что я почти бегом побежала к метро… мне нечего было говорить, и не о чем».

Молодые поэты часто ездили в Медон, где жил их друг, поэт Юрий Мамченко; устраивали в Медонском лесу пикники, рыбалки, «медонские споры о материализме» (выражение Ю. Софиева).

Собрания Союза были построены таким образом, что первая часть посвящена выступлению именитого писателя или поэта, а во второй части молодые литераторы читали свои стихи и рассказы. События, связанные с «мероприятиями» Союза и критикой своих стихов, Ирина фиксирует достаточно подробно, разумеется, под собственным углом зрения (тем интереснее обнаружить расхождение или полное совпадение с «канонами»). Излишне будет перечислять длинный ряд имен поэтов и писателей, критиков, завсегдатаев поэтических собраний — они представлены в Указателе имен (см. том II). Вот первые яркие впечатления Ирины: доклад Бориса Зайцева об Александре Блоке, чтение Тэффи своих юмористических стихов («Намалеванная, стриженая, рыжая баба… Но… я пришла в восторг, и стихи сами по себе хороши, и читала она действительно прекрасно»), Георгий Адамович, «повторивший в своем докладе все мои положения» (тот читал доклад на тему «Обман в поэзии»); и, конечно, Марина Цветаева — поэтический оппонент И. Кнорринг: «Что она со мной сделала, чем так поразила — даже и не знаю. Чтением? Жизнерадостностью? Простотой своей? Всем этим, вероятно. Я чувствовала, что ее стихи задевают меня, как-то глубоко входят… А голос, голос… И окончательно она обезоружила меня стихотворением, посвященным Ахматовой, строками: „Чернокосынька моя, чернокнижница!“». Тень Анны Ахматовой, постоянно сопровождающая ее, порой выбивает из колеи: «Адамович сказал, что нет больше „перчаток с левой руки“, но для утешения поклонников, есть „несметное количество девиц, подобравших эти ахматовские обноски“. Неужели же и я из их числа?.. Уж лучше совсем не писать».

Почему в статье о дневниковой прозе мы вновь возвращаемся к разговору о стихах? Это неизбежно. Дневник станет для читателя ключом к поэзии И. Кнорринг. В детстве она восклицала: «Мелодекламация — моя идея, моя мечта». Мелодекламация — чтение под музыку. Музыка в доме звучала постоянно: отец играл на скрипке, мать мелодекламировала (сидела за роялем, читала стихи под собственный аккомпанемент). Музыка — волшебная и грустная — звучала в представлении Ирины, когда она писала стихи — сдержанные по форме и содержанию (аскетичные). Вероятно, они предназначались для мелодекламации. Дневник полон размышлений о поэзии («Я ничего не люблю, кроме стихов, вплоть до самой косности их»). «Пригодна» ли она (автор Дневника) для поэзии? В 14 лет Ирина решает отказаться от писания стихов: «Это не долго, одно короткое мгновение, так же, как […] гуляя на молу, броситься в море. Стоит только пересилить себя и […] жизнь переменится […] Это лучше, чем впоследствии писать тысячи таких, какие пишутся теперь, особенно женщинами». В 14 лет она узнала: «Все хорошо только глубоко в душе, а на бумаге […] фальшиво и пошло. „Мысль изреченная есть ложь!“» Тем не менее только стихи были для И. Кнорринг утешением, смыслом жизни, гордостью: «Гордость таилась где-то там, в глубине души, когда я одна наслаждалась моими, еще никому не известными стихами». Зная, что рано уйдет из жизни, в 1940 г. она оформляет отдельной тетрадкой стихи к сыну: «Стихи о тебе и для тебя». Заметим, что далеко не все поэтические строки И. Кнорринг, присутствующие в тексте Дневника, удалось идентифицировать, т. к. большая часть ее стихов еще не издана.