Поверженные барьеры

Карлотта догадалась, что ребенок, должно быть, почувствовал дрожь ее рук, и поняла, что, несмотря на сдерживаемые чувства, ее охватило огромное желание выплакаться. Никогда раньше она так ясно не видела, как трудно будет разрушить барьер, который своими неосторожными словами она воздвигла между собой и Норманом.

Там, на фабрике, она поняла, что кроме любви мужчины к женщине их ничто не объединяет, они на разных полюсах. Она видела свою легкомысленную, бесполезную жизнь, условности, казавшиеся ей важными, тщеславие, которое было таким мелким — всего понемногу. По сравнению с жизнью Нормана все это казалось ей глупым и незначительным. Его работа была реальностью, ее — игрой и не стоила ни одной минуты того времени, которое она на нее тратила. Карлотта была застенчива и поэтому во всем, что она делала, доходила до крайностей. Сейчас она чуть ли не пресмыкалась вместе с низвергнутыми ею идолами.

— Я устала, Билли, — сказала она, как будто извиняясь, что не отвечает на его вопросы, которые она вообще не слышала.

— Когда мама устает, я веду себя очень тихо, — ответил он. — Сейчас я тоже не буду шуметь.

Она обняла его и прижала к себе.

— Ты очень славный, — сказала она. — Хочешь, я расскажу тебе что-нибудь?

Он восторженно приветствовал эту идею, и Карлотта старалась вспомнить какую-нибудь волнующую историю, чтобы развлечь его по дороге домой.

В Пэддоксе ее ожидало письмо. Она нашла его в холле и решила, что оно от Магды или Леолии, но к ее удивлению почерк не был знаком. Она быстро открыла его и посмотрела на подпись. Письмо написала Хани. Оно начиналось без предисловия в стремительной, порывистой манере, характерной для Хани.

«Как ты думаешь, что произошло? Когда ты получишь мое письмо, я уже буду плыть в США. Старый Уинторп — ты помнишь его, конечно? — предложил мне роль в своем следующем фильме, и я чуть не умерла от удивления!

У меня было всего четыре дня, чтобы собраться, распрощаться и отправиться. Я стану великодушной миллионершей, т. е. я надеюсь ею вернуться!

И, Карлотта, дорогая, что ты думаешь? Ты ему тоже нужна. Ужасно, что такая возможность появилась, когда ты вышла замуж и всех нас бросила. Он сказал: „Где эта девушка, этот персик с русским именем? У меня для нее тоже есть роль. Ее лицо очень подходит для экрана“. Конечно, я должна была рассказать ему, кто ты и что произошло с тобой и, моя дорогая, он был просто потрясен! Я не буду удивлена, если он напишет тебе, но, конечно, у тебя не найдется времени для такой поездки.

Я не верю, что ты дома, но если это так, то пришли мне телеграмму с добрыми пожеланиями в Голливуд. Я буду думать о тебе. Не забывай меня в своих мраморных залах, и, дорогая, я так волнуюсь, так волнуюсь!

Твоя до могилы Хани».

Карлотта читала письмо с улыбкой. Она была в восторге, что Хани получила возможность показать себя в кино. Она, вероятно, будет иметь успех. Она хорошая актриса, и, кроме того, у нее внешность, подходящая для экрана. Несколько недель тому назад, подумала Карлотта, ее бы тоже взбудоражила возможность поехать в Голливуд.

Ее приглашали в английские фильмы и пробы были удачны. Но она так и не заключила ни одного контракта, в основном потому, что было неразумно тратить столько времени за такие мизерные деньги.

— Я пошлю ей телеграмму, — решила Карлотта. Она подошла к телефону и подняла трубку.

Когда она вернулась, чай был готов и Билли ожидал у стола, восторженно глядя на блюдо с пирожными.

— Пирожные! — сказал он, когда Карлотта вошла. — У нас гости?

— Очень мало, только ты и я, — сказала она. — Но это неважно, нам больше достанется.

Она налила себе чаю, а Билли дала чашку с молоком. Она пыталась чем-нибудь занять ребенка, но мысли ее все время витали вокруг Нормана, большой фабрики, работающей день и ночь, и бесконечного потока машин и самолетов. Совершенно неожиданно ее глаза наполнились слезами, и прежде чем она смогла скрыть их, они покатились по щекам. Билли поднялся со своего места за столом.

— Тебе больно? — спросил он.

Карлотта покачала головой.