Повернуть судьбу вспять

Она приготовила к Новому году колготки — коричневые, простые, с не вытянувшимися коленками, но в последние дни ударил такой мороз, хоть из дому не высовывайся. Наверное, на улице было минус тридцать пять. В школе даже подумывали отменить елку, стоило выйти, как ноги обжигало холодом…

Зато дома с утра топилась печка, и мать гремела чугунками…

— Вставай, вставай! — она включила в комнате свет и стянула одеяло. — Надо за водой сходить и в магазин…

Мать переехала на следующий день, после той ночи. Сначала, с утра, проведала ее, подивившись, как уютно стало, чисто и тепло. А потом ушла, оставив Николку, который сразу же стал выковыривать из торта изюм и орехи. Сладкое масло ему не понравилось. Мать сразу решила, что торт принесла Таня. Она съела кусочек и придумала, как подмешать в масло свекольный и морковный сок, чтобы получился красный, желтый и оранжевый цвет, и долго гадала, какой ингредиент использовать, чтобы получить зеленый. Ничего, кроме зеленки, в голову не пришло. Разубеждать ее Любка не стала.

А через час мать вернулась напуганная…

Не пьяный, но еще с похмелья отчим сначала придрался к нетопленной избе, потом ему не понравилось, что мать не приготовила поесть. А потом вдруг схватил ее за волосы и начал таскать по дому, подметая ею полы. Для согрева он всегда носил с собой недопитую бутылку водки и стакан — наливал себе, пускал слезу, невразумительно рассказывая о своих героических поступках, потом залпом выпивал, ждал минут пять — десять, а потом кидался искать на кухне ножи или выскакивал на улицу и бежал к стайке, где хранили топоры. Мать не стала ждать, вышла, будто бы за водой, прихватив с собой почтовскую сумку и ведра.

От матери Любке досталось. Она и в самом деле оставила грязи, когда доставала картошку из подполья и собирала свои вещи. Но не сильно. Первое, время было позднее, в доме осталась незакрытая печка, в которую пора было подбрасывать поленья, а второе, ее, в общем-то, уже не волновало, что и как в доме, который теперь считала чужим. А днем почтальоны, которые приезжали на лошадях, помогли переехать окончательно. Позвонили соседке, как будто из пекарни, — а пока отчим ходил на работу, забрали сундук, шкаф, картошку, посуду, комод, стиральную и швейную машинку.

Теперь стало еще уютнее и уже по-настоящему по-домашнему. На пол послали половики, красивым голубым покрывалом застелили диван, поставили и украсили елку, которую Любка принесла из леса.

И заметили, за два вечера ни разу не поругались, все шло как-то ладно…

Теперь, пожалуй, она любила мать еще больше, понимая, как тяжело ей противостоять Голлему и всем обращениям, которые наложили маги, чтобы отвратить людей.

Раньше Любке она казалась слабой, отчаявшейся и полностью зависимой от обстоятельств. Но теперь Любка думала по-другому. Мать горела в огне и возрождалась из пепла, как птица Феникс, яркой звездой загораясь на короткий миг, срываясь и падая. И каждый раз, в этот самый миг она оживала вместе с матерью и снова ясно видела свой путь, который вел ее к доброму началу, изменив предначертание судьбы. Она смотрела на хрупкую маленькую женщину, и с трудом верила, что четыре долгих года мать провела возле ее изголовья, отбивая одну атаку смерти за другой. Каждый день кормила ее, поила, носила в баню, убирала, заставляла двигать руками и ногами, и тихо мычала, когда боль выходила из ее тела и заставляла биться в агонии — боль, о которой Любка не помнила, боль, которая вырвала ее из бытия на четыре года. И теперь Любка ценила каждую секунду, когда на расстоянии мать позволяла почувствовать ей, что она рядом, прощая ее еще быстрее, чем до той ночи, пока не узнала о себе тайну.

А через три дня вдруг нагрянул Леша…

Он все же сбежал из детского дома. Встретил мать на работе, на одной из улиц, попросив, чтобы взяла его к себе. О себе он ничего не рассказывал, но мать даже обрадовалась, когда его увидела. И сразу позвонила куда следует, чтобы не искали. Правда, на следующий день Леша сбежал еще раз, вернувшись только на следующий день, а к вечеру опять ушел. Так что с утра дома они были одни.

— Я так и знала, не будет он с нами жить, — расстроилась мать. — Не привязывать же его.

Любка согласилась — не будет. За два дня, которые он провел с ними, Леша ни разу не обратился к ней по имени, вел себя, как в гостях, не помог ни дрова принести, ни воды. А когда попросила, перестал разговаривать окончательно, сделав вид, будто не услышал. И оттолкнул Николку, когда тот подошел со сломанной игрушкой, внезапно изменившись в лице.

Похоже, жить с ними Леша и не собирался. Он всегда все делал молча и по-своему, никогда ни о чем не спрашивая. Заставить его поступать как-то по-другому даже Сереже не удавалось. Он не осуждал мать, когда она призналась, что вмешиваться не станет. С Лешей в последнее время отношения и у него не ладились.

— Ну и пусть тогда живет, как хочет, — согласилась Любка, тяжело переживая.