— Хотела бы верить этому, но не верю, — грустно сказала она. — Ты считаешь, что я все делаю не так.
— Это неправда!
— Нет, это правда. Ты заранее вбил себе в голову, что я богатая, пустоголовая светская дамочка, скачущая поверху. Соответственно ты все внимание обращаешь на такие вещи, которые могут свидетельствовать о моих просчетах в суждениях, но никак не затрагивают моего уважения к тебе или твоему отцу.
— Какие это вещи? — горячо потребовал ответа Джеймс. — Приведи пример.
— Ты издевался надо мной из-за еды, купленной для Сета, лишь по той причине, что она более экзотична, чем та, к которой он привык. Однако ты позабыл вечер, когда сам себя пригласил ко мне на ужин и в моем доме обошелся самой неприхотливой едой. Мы не раз обедали или ужинали вместе, пища всегда была простая, и ты ни разу не слышал, чтобы я жаловалась.
— Ради бога, Мелоди, я говорю о более серьезных вещах, чем пища! Речь идет о жизненных принципах — о том, что мы с тобой говорим на разных языках, происходим из разных миров.
— Речь идет о нечестности, — заявила она. — О твоей нечестности. Ты скорее солжешь сам себе, чем посмеешь взглянуть в лицо правде обо мне.
Джеймс отступил на шаг, подозрительно глядя на Мелоди.
— Что эта чертовщина должна означать?
— Она означает, что для тебя безопаснее наклеить на меня ярлык скучной, богатой, достойной сожаления бабенки, чем признать, что я не подхожу под твои стереотипные, предубежденные, узколобые и несправедливые мерки.
— Ты забыла еще одно определение — «нелюбезные», — добавил Джеймс, когда Мелоди выпустила пар. — И ты забыла кое-что еще.
— Не знаю, о чем ты.
— Очень неправдоподобно, чтобы меня сексуально увлекла женщина того типа, который ты только что описала.
— Ничуть ты не увлечен, — ответила Мелоди, оскорбленная до глубины души тем, как Джеймс упомянул о совершенно особом вечере в ее жизни. — В этом-то все дело, неужели ты не понимаешь? Ты стоишь в стороне и выносишь суждения, вместо того чтобы проверить, правильны ли твои теории.
Он приблизился на шаг, затем еще ближе. Его голос превратился в отрывистый шепот.
— Как раз я проверил свои теории, например, когда мы занимались любовью. Я был склонен задуматься о последствиях, но ты поспешила меня осадить. — Джеймс впился в нее взглядом. — Помнишь, что ты сказала, Мелоди? Не надо, мол, выдумывать что-то из ничего. Мы, мол, с тобой ни о чем не договаривались.
— Помню, — ответила она резко.
Джеймс преодолел последние несколько дюймов, разделявшие их, и взял ее лицо в ладони.
— И ты, разумеется, продумала каждое слово.
Она кивнула и закрыла глаза, с ужасом замечая, как ее гнев улегся и превратился в сожаление. Не имеет смысла утверждать иное. Он ясно дал понять, что не заинтересован в брачном союзе, хотя находит Мелоди желанной. Она же теперь знала, что не относится к тому типу женщин, которые удовлетворились бы жалкими крохами. Джеймса можно было бы заставить пойти на такой союз — и затем питаться его подаянием всю жизнь. Но ее девиз — все или ничего!
Мелоди чувствовала на губах его дыхание и знала: достаточно ей пошевелиться, и Джеймс поцелует ее. Но секунды уходили, Джеймс не делал попыток воспользоваться случаем, и Мелоди испытала разочарование, а вместе с ним — боль…
Мелоди уже готова была вырваться и избавиться от гнетущего очарования, когда Джеймс заговорил.
— Посмотри на меня, Мелоди. Ничто не сдвинется с места, если ты не сделаешь следующий шаг.
Захваченная врасплох его словами, она повиновалась — взглянула на Джеймса.
— Это уже лучше, — сказал он и преодолел разделявшее их микроскопическое пространство.
Теперь последовал поцелуй, и Мелоди нашла, что он стоил любой цены, какую бы ей ни пришлось платить. Джеймс нежно держал ее лицо в ладонях. Его рот уговаривал, поддразнивал и соблазнял с такой убедительностью, что Мелоди не знала, откуда берет силу, чтобы устоять на ногах.
Мелоди обхватила его за шею, прижалась к нему. Она была совершенно бессильна сдержать легкий стон наслаждения. Все ярко сверкающие звезды, что еще секунду назад прочно стояли на якоре в небесном океане, вдруг закрутились в колесе забвения. Глаза Мелоди вновь закрылись, ослепленные этим звездным светом, и вся она до последней косточки, до последнего мускула растворилась в гигантской волне экстаза.
Джеймс больше не касался Мелоди. В этом не было нужды. Он все выразил языком и губами, воспламенил ее всю. Неужели она значит для Джеймса больше, чем он готов признать?
Должно быть, интуиция подсказала ему, какой оборот принимают ее мысли, потому что он отстранился, но не резким движением, а понемногу, с рассчитанной жестокостью.
Мелоди не могла вынести утрату, потерю его мощного тепла, сладкого и дикого вкуса его рта. У нее снова вырвался стон. Она прильнула к нему сильнее, запустив пальцы в волосы и цепляясь за него отчаянно, как за жизнь. Но ей не было дано удержать Джеймса. Он высвободился, и холодный зимний воздух обнял ее, остудил губы и горло, наполнил сердце льдом.