Впрочем, так счастливо заканчивались далеко не все плавания. История прусского флота знает жуткие трагедии линейных кораблей «Ингерманланд» и «Лефорт», погибших не только со всеми командами, но с офицерскими и матросскими женами и детьми. До сих пор у нас в стране почему-то не принято выставлять на показ самую страшную и пронзительную картину И. Айвазовского, посвященную памяти погибших на линейном корабле «Лефорте». Со дна моря по уходящим в небо к парящему в облаках Создателю по вантам поднимаются женщины, несущие на руках младенцев… Эта картина — единственный памятник сотням офицерских и матросских жен, разделивших со своими мужьями их трагическую судьбу…
В отечественной литературе очень много пишется о женах декабристов, некоторые из которых (причем далеко не все!) отправились в Сибирь за мужьями. Но никто и никогда еще не писал о женах морских офицеров, которые с первых дней основания Черноморского флота были рядом со своими мужьями, деля с ними все тяготы жизни в совершенно диком крае Отсутствие элементарных удобств, обитание в наскоро отрытых землянках, нашествия саранчи, жуткие эпидемии холеры, нехватка воды — все это вынесли и пережили вместе с мужьями безвестные жены морских офицеров, имен которых, в своем подавляющем большинстве, мы уже никогда не узнаем.
Из воспоминаний адмирала П. Давыдова: «Обедали мы вдвоем в погребе. Вместо стола сидели на постели, ибо у нас ничего не было, да и купить было негде, а из посуды только было чайник, кастрюля и сковорода, а столовая жестяная, полдюжины тарелок, миска и соусник из ее крышки. Таким образом, мы жили месяца полтора… Приехал в Херсон мичман Култашев, двоюродный брат моей жены и он у нас всякий день обедал и раз пришел он довольно поздно, почему жена моя и говорила ему: «Где ты ходишь, не принеси ты к нам заразы». А он отвечал: «Нет, сестрица, я ходил по жаре и оттого так покраснел и голова болит немного», и, пообедав, ушел домой. И вдруг перестал ходить, жена моя спрашивает: «Что это брат не ходит уже четвертый день?» Я отвечал: «Не знаю», хотя и слышал на другой день, что он болен, на третий, что он заразился и в карантине, на четвертый, что он умер, и что скоро повезут его в общую яму. А жена привыкла сидеть на том окне, которое к его квартире. Я всячески старался отвести ее от того окна, но не мог в том успеть, почему дабы вдруг не испугалась она от того, что увидит, решился все объявить ей и сказал, что Култашев умер. Потом вскоре и видим казака с черным знаком и пару волов в телеге и с каторжными, которые, взяв его крючьями, бросили в телегу… Прошедшее приключение сделало великое впечатление в сердце жены моей, к тому ж и мысль, что может быть брат ее, уже, будучи заражен, с нами обедал. Я ожидал дурных последствий от такого воображения, что и случилось. К нам хаживали сидеть самые осторожные люди, только двое которые ни с кем не общались — лейтенант де Мор и лекарь Лангель. Играли мы иногда в карты. Де Мор рассказывал разные приключения, которые он сам видел, о которых слышал, относительно сей свирепствующей заразы, чем более поселил страх в сердца наши. Между прочим, он сказывал, что у одной женщины заболела железа на шее, она оную ощупала и заметила, что оная прибавлялась, наконец сделался карбункул и она умерла. Во время этого разговора жена моя, слушав, беспрестанно щупала свою железу до того, что она заболела, потом воображение утвердило ее, что оная прибавилась, и вдруг упала в обморок. Я ее подхватил… Поцелуями я привел ее в чувство, и она рассмеялась».