Помещика могут спалить, однако это всё же крайние меры, которые аукнутся по самое не балуйся, и которые надо приберегать в качестве ответа на совершенный уже беспредел. Народ может побежать, однако и тут — бежать надо налегке, а семья, а дети… с другой стороны, на 1/6 часть суши разбежались всё-таки (не преуменьшая русских завоеваний). Может начаться выяснение дел внутри социума: «кто больше должен», то есть перманентный внутренний конфликт со значимой угрозой взаимоистребления. Или же — людям «себе на уме»
Получаем тот самый механизм принятия решений с либерум вето, который угробил Польшу и который исправно служил русским деревенским общинам довольно долгое время. То бишь
Казалось бы, здесь самая почва для «южного полюдья»: «делай то же, что и все». Однако, как и было сказано, это физически проигрышная стратегия, и каждый новый голод подражанцев сокращал, попутно напоминая остальным — «живите своим умом».
Следовательно,
Вообще, задавать сообществу людей «себе на уме» некоторое поведение приказами «делай так» — напрашиваться на косяки и туфту: скажем, помещики прекрасно видели, как крестьяне отрабатывали барщину и как работали на себя (о да, этот льениви рюсски мюжик). Никакое коммунальное напряжение их не заставит выполнять
Если группе людей «себе на уме», вынужденных к сосуществованию, сказать «вот этого всем делать нельзя», то будьте уверены — делаться и не будет. Здесь коммунальное напряжение, вынуждающее к действиям друг против друга, как раз и станет работать на полную катушку, выражаясь в слежке каждого за всеми, в чинении помех соседям, а по распространении грамотности и в упоённом написании доносов: я т-тя прищучу, барин узнает, как ты запрет нарушил, а то, вишь ты, сделал то, чего всем нельзя, и чего я сам не делаю… Много позднее и крайне масштабно такое проявилось в 1930-е годы.
И вот оно, готовенькое «северное полюдье»: «никто не должен делать того, чего я не делаю». Хорошего в нём мало, как и в любом полюдье. Это — позволяет независимость, но сдерживает инициативу. На всякий случай поясню, что в дискурсе, построенном на «западной» этике, независимость и инициатива взаимообусловлены, однако в общем случае это не так.
Самое неприятное здесь то, что
А «наверху» тем временем шло банальное заимствование всего, что работало, откуда только можно. По той же самой причине — дешевле было скопировать, чем вырастить своё. В общем, этическую эволюцию «наверху» русского общества можно описать как практику «восточной» этической парадигмы при всё увеличивающемся влиянии «западной». Превращённой формой этого противостояния можно считать знаменитый мировоззренческий спор «западников» и «славянофилов».
Можно сколько угодно говорить о «социальном лифте», приводить пример вполне поднявшихся в тех условиях людей, «счастья баловней безродных», но все эти разговоры дезавуируются фактом — 3/4 русского населения в начале ХХ века сидело по деревням. Квалифицированное большинство в любом социальном конфликте.
Закончилось тем, чем и должно было закончиться. Долбануло, снеся почти все цивилизационные наработки прежней России, в то время оформленной, как Российская Империя. Не потому, что «северное полюдье» круче или лучше «восточной» или «западной» этических систем, а потому, что эффективно сдержано оно может быть только «северной» этической системой, которой в России не было. Не удосужились отработать. И началось то, о чём говорят уже девяносто лет, и всё не могут договориться.
А это мужички взбунтовались. Дело в том, что «северное полюдье» всякую непривычную деятельность признаёт неэтичной (неправильной, аморальной, недозволительной, несправедливой, ненужной). И далеко не в один, далеко не в прекрасный день, воспользовавшись переворотом «наверху», «народ» послал все и всяческие элиты к едрене-фене, не только