– Алло, Стас, с тобой все хорошо? Ты дома? Алло. – Тишина нервирует. – Не молчи! – кричу в трубку.
Шумный выдох – и я слышу голос своего врага. Голос без примеси посторонних звуков, музыки и криков. Приятный, если не видеть его владельца и не знать, кто он на самом деле.
– Привет, Яна Кузнецова. – Приходит мое время сохранять тишину. Имя из его уст пугает, но это лишь имя, набор букв, звуков, оно не дает какого-то превосходства. – Что ты делала в моем доме? Ну что молчишь, ты же звонила поговорить.
– Что ты сделал со Стасом? – осмеливаюсь спросить.
– А ты как думаешь?
– Не знаю.
Блондин устало хмыкает.
– Ответь на мой вопрос, и я отвечу на твой. Что ты делала в моем доме?
– Искала что-нибудь ценное, – я вру.
– И не нашла?
– Нет.
– Жаль. Я сожрал твоего Стаса. Вот лежу, перевариваю. – А я не могу понять, шутит или нет. Хлопаю ресницами, глядя куда-то в угол. Ведь такое возможно. – Что примолкла, злючка?
– Перевариваю. – Не позволяю себя напугать, отвечаю в его же манере.
– С тобой будет очень тяжело. – Враг произносит это на одном дыхании. – Зачем сбежала?
– Не хочу быть пойманной. – Выглядываю в окно, повинуясь страху.
– Логично. Твоя очередь спрашивать. – Из трубки доносятся шуршание ткани и скрип.
– Как спится по ночам?
– Странный, конечно, вопрос, но не жалуюсь. Сон мне мало что или кто может испортить.
– Даже предательство друга?! – лепечу.
Я множество раз репетировала эту сцену, в моей фантазии стою напротив Рокотова и с презрением выплевываю каждое слово, глядя в глаза врага.
– Предательство может отбить сон любому. Но меня никто не предавал. Лишь одна зеленоглазая волчица сегодня кинула, отвесив на прощание смачный удар. Не боишься, что мы так останемся без волчат?
– Ты издеваешься? – рычу я.
– И не думал, злючка. Почему ты одна? Где твоя семья?
– Ты у меня ее отобрал!
– Это вряд ли. Ты меня явно с кем-то путаешь, я тебе ее сейчас предлагаю. Сколько ты уже одна, лет десять, больше? Есть приходится в несколько раз больше обычного, – не спрашивает – утверждает, – потеря остроты зрения, нюха и слуха, холод ощущаешь или волчица еще греет? – Откуда он знает?! – Как я сразу не подумал, – дальше он разговаривал сам с собой, – ты не чувствуешь меня. Не чувствуешь притяжения так, как я. Волчица истощена, – задумчиво продолжает. – Можешь оборачиваться? – Заинтересованность в тоне неимоверно бесит. – Могу поклясться, что нет. Я могу тебе помочь…
– Твоя помощь – это последнее, что мне нужно! – я сбрасываю вызов.
Кем он себя возомнил?! Приложив ладонь к груди, тушу пожар, что разожгла злость. Пальцы цепляются за шрам, проводят вдоль, напоминая каждую секунду своего первого оборота – дня, когда я потеряла последнего родного человека и надежду на нормальное будущее.
Вспышки агрессии проявлялись чаще и чаще, школьный психолог объяснил их половым созреванием. Еженедельные беседы по сорок пять минут в маленьком кабинете, пропахшим кисловатым кофе, раздражали – совсем не помогали, лишь усугубляли положение. Тамару Антоновну я покидала с максимально скопившимся раздражением и ненавистью ко всем: учителям, соседям, одноклассникам, неторопливому кассиру в магазине, да ко всему белому свету. Клялась, что не повышу голос, не кинусь с кулаками на Лешку Гришина, донимавшего меня с пятого класса, лишь отмените ненавистные встречи. Но разве кто-то прислушается к просьбе четырнадцатилетней девчонки? Я и сама понимала, что фраза, сказанная учителем: «Кузнецова, хватит считать ворон, смотри на доску», или случайно пролитый компот на мои брюки в школьной столовой не должны захлестывать волной гнева. Меня выводило из равновесия, когда вызывали к доске и когда острый носик карандаша не замирал на поле с моей фамилией.
– Я же готова! Я выучила тему! – выкрикивала я, вскакивая с места.
Вспышки не поддавались контролю, в меня словно вселялся другой человек, он желал наказать даже за крохотную обиду, доказать, что со мной так обращаться нельзя.
Это произошло после двенадцатой еженедельной беседы с психологом. У Тамары Антоновны, кажется, закончилось терпение, и беседа, на которой я в сотый раз пыталась объяснить причины, по которым Гришин получил скакалкой по ладоням на уроке физкультуры, и отказывалась приносить извинения, плавно переросла в угрозы. Открытые, с четкой перспективой вечерней школы или справкой об окончании вместо аттестата. Я не торопилась возвращаться, долгая прогулка к дому привела меня в порядок, так я думала, пока не переступила порог.
– Яна, я просила тебя вынести мусор? – Мамин вопрос застал меня в коридоре. Почему она не напомнила минуту назад, пока я не сняла куртку и сапоги?! Слышала же, как я расстегиваю молнию, как, стуча каблуками, убираю обувь на полку. Или сделала специально, чтобы я точно запомнила, хотела проучить? Молча прошла на кухню, резко взялась за ручку ведра, рывком подняла. Да так резко, что черная пластиковая дуга осталась сжатой в моей ладони, а содержимое разлетелось по полу.