Поцелуй с дальним прицелом

Она тихонько и чуточку печально хохотнула, и я ощутила, как вся моя неприязнь к ней растаяла, будто комок снега в теплой комнате. Она говорила, словно задушевная подруга, поверяющая мне свою сокровенную тайну. И потом, это имя – Викки (причем с английским ударением на первом слоге, а не с французским – на последнем! Бог знает что делают французы с некоторыми именами: эти Лизб, Таня́, Еленб, Софья́ моих русских знакомых в истинный ужас приводили! Меня тоже пытались называть Викб… жуть какая-то, но я была тверда и не уставала поправлять даже самых тупых: Ви́кки, да и все тут, и никак иначе!)… Это имя меня сразу очаровало, оно сделало меня другим человеком, словно бы прибавило лет, ума, опытности, шарма! Я даже как бы выросла на несколько сантиметров! Да-да, сознаюсь: мне тотчас стало досадно от моего маленького роста, я захотела сделаться такой же высокой, как она!

Бог весть, может быть, нам и удалось бы если не подружиться, но хотя бы провести первую нашу встречу мирно. Однако она совершила стратегическую ошибку – думаю, неосознанно, просто потому, что была слишком женщина.

Что же она такого сделала? Да ничего особенного. Всего лишь выпростала из муфты руку, сняла шляпку и тряхнула примятыми волосами.

Я обомлела. Мало, что она была стриженая, в то время как я носила волосы разделенными на прямой пробор и заплетенными в девчоночью косу! Ее волосы были чудесны: темно-русые, без малейшего проблеска седины (позже я поняла, что она их подкрашивала, разумеется, но тщательно это скрывала), мягко вьющиеся, с чудными кудряшками на висках… этих кудряшек я ей всю жизнь простить не могла, потому что мои волосы удерживали самую тщательную завивку часа два от силы, а у нее вились сами собой! Без шляпки она еще больше помолодела и похорошела…

Ужас какой-то. Я ведь знала, отлично знала, сколько ей лет! Она просто не имела права выглядеть так чудесно!

Я вдруг вспомнила, что, хотя имя ее было Анна Костромина, она писала свои стихи или что там, не знаю, короче, литературщину свою, под псевдонимом Анна Луговая, и это раньше казалось мне претенциозным до пошлости. Герань луговая, ромашка луговая, клевер луговой… и вот вам, здрасьте: Анна Луговая! Теперь же я смотрела в ее переменчивые глаза: только что, под серой шляпкой, они казались серыми, а сейчас, на фоне синего пальто, исполнились яркой голубизны, и вдруг вспомнила эту самую герань луговую, которую еще называют журавельником: нежные, трепетные синие цветочки… Черт, ей шел этот нелепый псевдоним так же, как шло пальто, и эта шляпка, и эти стриженые волосы, и глаза, и даже то, что она не носила колец на своих длинных, ухоженных пальцах, ей шло!

Мне просто дурно стало от всего этого.

Для восстановления душевного равновесия я мгновенно припомнила все, что знала об этой женщине. Конечно, в памяти моей задерживались только самые непристойные подробности ее жизни, известные мне от моей maman, которая одно время только тем и занималась, что собирала по крупицам сведения о своей ненавистной сопернице-разлучнице.

Само происхождение Анны было скандальным: ходили слухи, что мать ее отравила любовница мужа. Анна воспитывалась по пансионам, а из предпоследнего класса нижегородской гимназии она вылетела с громким скандалом, сбежав со своим поклонником-офицером. Ее обнаружили с ним в номере гостиницы. Отец немедля выдал ее замуж за какого-то старика, от которого она оставила себе только понравившуюся ей фамилию – Костромина, а верности ему не хранила ни дня и вела себя так, что он вскоре развелся с ней. Среди многочисленных любовников, коих она меняла как перчатки, был и тот, первый, офицер, которого она, видимо, крепко уязвила. Умела она вить веревки из мужчин – ведь даже брошенный ею муж выплачивал ей какое-то содержание и не отрекался от нее, хоть она и позорила его имя где могла и как могла. Детей у нее не было – то ли по здоровью, то ли просто ей не хотелось себя связывать. Однажды – позднее, когда наши отношения с ней стали короче (хоть и не ближе!), – я как-то спросила, почему нету детей. Она усмехнулась углом рта: она так умела усмехаться, что мороз по коже шел даже у женщин, что ж говорить о мужчинах:

– Если бы я точно знала, что родится девочка, то, может быть, и рискнула бы. А сына я не хотела. Мне всегда слишком нравились мальчики, чтобы я могла смотреть на них по-матерински!

Анне было не более двадцати, когда отец ее умер, но после него ей ничего не досталось: братья, гвардейские офицеры, при разделе наследства сестру нагло обделили, якобы недовольные ее поведением. Справедливости ради следует сказать, что это были порядочные шалопаи: приехав зимой в отцову деревню, чтобы батюшку похоронить, они так перепились, что по пути в церковь потеряли гроб на занесенных снегом дорогах.