Поцелуй с дальним прицелом

Мия испугалась и крепко держала язык за зубами. Она даже не стала брата своего подбивать уйти, хотя это был самый лучший способ расквитаться с Анной… Впрочем, тогда еще никто не знал, что Анна влюблена в Максима, она это до поры до времени скрывала, она только подкрадывалась пока к нему, словно кошка к мыши…

А вот, к слову, о кошках. Конечно, Мия отомстила: не такова она была, чтобы просто убраться с работы, хвост поджав, тем паче что считала себя правой, – но отомстила очень своеобразно. Потом я много размышляла над тем, какие странные последствия имела эта ее месть для всех нас, не только для Анны. Анна-то как раз ничего узнать об этом не успела… Но ладно, ближе к делу, как принято выражаться на моей бывшей родине!

Анна терпеть не могла кошек. Была у нее такая особенность! Теперь сплошь и рядом употребляют такое слово – аллергия, и я многих людей знаю, у которых аллергия на кошачью шерсть, даже при одном только виде кошки чесотка начинается, удушье… Никакой чесотки у Анны не возникало, удушья тоже, но при одном виде – нет, даже запахе кошек она просто свирепела и теряла всякий рассудок. Это было чуть ли не единственное условие (кроме безусловной порядочности, конечно: чтоб не воровали в ресторане!), которое она ставила своим служащим: чтобы кошек не держали. Чтобы даже мало-мальской понюшки кошачьей от них не исходило! Люди это условие по мере сил исполняли. Но была у нас одна девушка, Настя Вышеславцева… хористка, с чудным серебристым голоском, но главное – это была ее манера петь, необычайно живая, вот уж воистину – проникновенная, в самое сердце проникающая, и когда она заводила:

Ко-о-олокольчики мои,
Цветики степные,
Что глядите на меня,
Темно-голубые… —

зал просто-таки замирал. А она продолжала на одном дыхании, так что это «голубые…» и дальнейшее «и о чем» сливалось в одно необыкновенно длинное слово, в такую протяжную, тоскливую ноту, даже слезы на глазах выступали:

И о чем звените вы
В день веселый мая…

А здесь была пауза, Настя набирала воздух с легким всхлипом, как если бы и сама с трудом удерживала слезы, и, когда она допевала куплет:

Средь неко-о-ошеной травы
Головой качая?.. —

тут рыдали уже все, и не только русские – прошибало даже французов и американцев, которые не понимали слов, но понимали перелив мелодии, а главное – перелив чувств. Я даже у Никиты на глазах несколько раз слезы видела, когда Настя пела, даже Анна опускала глаза, отворачивалась, чтобы скрыть волнение…

Никогда в жизни я больше не слышала, чтобы кто-то пел так трогательно, как эта самая Настя Вышеславцева! Причем она была не настоящая певица, а так, любительница, вроде нашего барона-тапера, но, слушая ее, я вспоминала, как у Толстого в «Войне и мире» учителя хвалят голос Наташи Ростовой – прекрасный-де голос, только не обработанный, – а сами втихомолку думают, что ничего так не желают, как слышать этот необработанный голос, что, будучи обработанным, он, быть может, потеряет от своей красоты и очарования. Вот такой же чарующий голос был и у Насти.

Однако внешне она ничего собой не представляла – незаметное созданье, бесцветное: сероглазая, с блеклыми русыми волосенками… травинка полевая… А натура у нее была – крапива жгучая, белена ядовитая! Впрочем, об этом я узнала много позже.

Я ее недолюбливала – у нее была совершенно ужасная манера говорить, она выражалась, как героини романов Мельникова-Печерского, которые меня всегда раздражали, – нарочитым, утрированным русским языком, не живым, а насквозь книжным, надуманным, квасным каким-то.

Жила Настя в каком-то дешевеньком пансионе, хозяйка которого была страстная кошатница. Где, не помню, у Гауфа, что ли, в какой-то сказке есть старуха, у которой полно кошек, целый выводок, и герой (Маленький Мук, кажется, а может, это был Карлик Нос, а как звали старуху, уж не припомню, хотя имя квартирной хозяйки Насти у меня в памяти сбереглось… Ну еще бы оно не сбереглось, ведь ее звали мадам Ленэ, а писалось на карточке это слово как Lenin… ужас, верно?) – так вот, герой Гауфа принужден был ходить за этими кошками, которых старуха любила пуще родных детей. Нет, столь далеко, как у старухи Ахавзи (вот те на! Я все же вспомнила ее имя, и это действительно была сказка «Маленький Мук»!), любовь мадам Ленэ к кошкам не простиралась, однако все в доме было пропитано их запахом, и, воленс-ноленс, им пропитывались и сами жильцы.