Поцелуй победителя

В свертке оказался кинжал. Клинок был убран в ножны, к которым крепился тонкий поясок из прочной, но гибкой кожи. Оружие без изысков, сделанное с упором на удобство и долговечность. Отверстия под язычок пряжки уже были проколоты: тот, кто изготовил пояс, явно знал мерки будущей владелицы. Ножны тоже оказались простые и прочные, без излишеств. Только металлический наконечник показался Кестрель необычно заостренным (Кестрель поняла, что в кинжалах она разбиралась). Наконечник не мог поранить того, кто носит ножны на бедре. Но если покрепче сжать в руке, то им вполне можно проткнуть противника насквозь.

Одно украшение на ножнах все же было. У самой горловины неведомый мастер поместил символ: две окружности, вписанные одна в другую, выведенные разными по рисунку линиями. Символ повторялся на эфесе, украшая навершие рукояти, которая оказалась довольно тяжелой. Если знать, куда ударить, ею вполне можно было раскроить череп. Кестрель сжала рукоять: она прекрасно лежала в руке, а изогнутая полумесяцем гарда отлично защищала пальцы.

Кестрель вынула кинжал из ножен, и тот засверкал в свете утреннего солнца. Он выглядел очень по-валориански. Если забыть о вытянутом наконечнике и непонятном символе, здесь во всем читался валорианский стиль: начиная с изогнутой гарды и обоюдоострой заточки и заканчивая скошенным лезвием. Сталь имела слабый синеватый оттенок — верный признак качества. Впрочем, Кестрель и так поняла, что кинжал хорош. Он был легкий, удобный, с идеальным равновесием. Мастерски выкованный. Кестрель дотронулась до лезвия подушечкой большого пальца. На коже выступила кровь.

— О боги, — выдохнула она и сунула пораненный палец в рот.

Сарсин рассмеялась:

— Я вижу, ты ударилась в религию!

Кестрель вздрогнула. Она успела забыть о присутствии Сарсин и теперь нахмурилась, не понимая, почему произнесла эти слова. Они вырвались будто по привычке. Только это была чужая манера, она прицепилась к ней, заставляя взывать к богам, в которых Кестрель не верила. Она спешно убрала клинок в ножны и с громким стуком положила на стол.

— Зачем ты дала мне все это?

Ключи Кестрель еще могла понять. В конце концов, она здесь не пленница, а гостья. А может, кто-то поважнее, если Кестрель правильно угадала смысл подарка. Гостям не дают ключи от всех дверей. Но кинжал…

— Я же теперь могу тебя убить, — добавила она. — Прямо сейчас.

— Не знаю, не знаю… — С лица Сарсин не сходила усмешка. — Боюсь, драться тебе пока рановато.

— Не в этом суть. — Кестрель почти расстроилась, понимая, что значит сочетание ключей и кинжала. Каждый из этих подарков по-своему выражал абсолютное доверие.

— Предполагалось, — осторожно начала Сарсин, — что так ты не будешь чувствовать себя беззащитной.

Кестрель открыла было рот, потом закрыла, лишь теперь осознав, что именно так и чувствовала себя до этого момента. Один только вид кинжала сразу придал ей уверенности.

— Мы… — начала Сарсин.

Кестрель резко посмотрела на нее.

— Я, — поправилась та, — не боюсь, что ты причинишь вред кому-нибудь. — Уже из этих слов было понятно, чего на самом деле опасалась Сарсин — а может, боится и до сих пор.

— Понятно. — Губы Кестрель сжались. — Покончить с собой я могу и без кинжала. Но я не стану этого делать. Это проявление трусости.

— Никто не обвиняет тебя.

Кестрель снова взяла спрятанный в ножны кинжал, положила его к себе на колени и сжала обеими руками. Этот клинок не мог принадлежать никому, кроме нее. Кестрель было бы больно с ним расстаться. Сарсин, судя по взгляду, понимала ее чувства. Кестрель разжала пальцы. Кинжал принадлежал ей, в этом не было ничего плохого. А то, что ей доверили оружие, тоже казалось правильным.

Сарсин отпила молока.

— Этот кинжал — как платья? — спросила Кестрель.

— Не совсем понимаю, о чем ты.

— Он явно сделан специально для меня. Значит, у тебя сохранилось много моих прежних вещей? Платья, кинжал, может, что-то еще?

Сарсин помедлила. Казалось, она хотела ответить, но сомневалась. Наконец она произнесла:

— Фортепиано.

Перед глазами Кестрель встал инструмент: черный, блестящий, он занимал такое огромное место в ее сердце, что оно тут же забилось быстрее.

— Где? — выдавила она.

— Внизу, в приемной.

В памяти ожили обрывки мелодий, бег пальцев по клавишам, звенящие ноты.

— Мне нужно туда. Сейчас же.

— Если честно, я не уверена, что ты сможешь спуститься по лестнице.

— Но…

— Можно, конечно, тебя отнести, но меня не проси.

— А…

— Ты не такая уж и легкая.

Кестрель смолкла.

— Мне попросить кого-нибудь еще?

Она понимала, кого имеет в виду Сарсин.

— Нет.

— Тогда давай завтракать.

Кестрель не стала спорить и принялась за еду.