Поцелуй навылет

Феликс вообще не стал бы спать с Топаз, если бы не ее настойчивость, с которой она добивалась близости уже целый месяц. Они с Диланом прозвали ее «Топаз-за-дверью», так как она была навязчива, словно коммивояжер, торгующий кухонными полотенцами и тряпками для вытирания пыли. Автоответчик был заполнен ее сообщениями. По указанию Пирса Феликс несколько раз сопровождал ее на вечеринки и другие мероприятия. Но когда внимание прессы стало слишком пристальным, он стал использовать для этой цели толстого отставного офицера, который больше любил лошадей, чем людей. Но Топаз намного больше интересовалась Феликсом, чем лошадьми и собственным мужем.

Она обладала огромной наивной американской уверенностью в себе, которая никогда не омрачалась сомнением в собственной неотразимости, с тех пор как мама сказала ей, что она красива.

Феликс понимал, что любовная связь с женой его агента представляла для него опасность, но Пирс до сих пор ничего не нашел для него, поэтому он чувствовал себя отомщенным. Уложить в постель Топаз было восхитительно легко, по сравнению с его французской подружкой Белль, с которой они редко находились в одном часовом поясе.

Топаз объявилась на прошлой неделе, когда Феликс отсыпался после особенно бурной вечеринки.

Отправив мужу факс, что она вернется из Америки в субботу, она прилетела в Лондон в середине недели и направилась прямиком к Феликсу, зевая от смены часовых поясов. «Ты не отвечал на мои звонки, и поэтому я купила тебе мобильный телефон», — сказала она, сонно улыбаясь и протягивая ему продукт японских технологий размером не больше пачки сигарет. Феликс уже хотел признаться, что он специально не подходил к телефону, но, посмотрев внимательно на ее сонные, желтые глаза и бесконечно длинные ноги, он вежливо поблагодарил ее за подарок и предложил зайти. Через пять минут она уже лежала на полу, взвизгивая от смеха, а он поливал ее обнаженное тело водкой, смешанной с соком памелло, чтобы затем втягивать напиток с ее кожи через соломинку. Блестящая кожа выглядела, словно упаковочная бумага, но красные пятна на груди и шее появились совсем по другой причине — она испытала восхитительную дрожь оргазма.

— Пирс ни за что не заставит меня вернуться, — признавалась она ему уже ночью. Ее странные желтые глаза, влажные от слез, блестели в темноте.

Феликс, размышляя над тем, как от нее избавиться на следующее утро, крепко обнял ее и успокаивающе поцеловал. Он не чувствовал к ней большой привязанности, но эта неожиданная честность вызвала у него жалость. Она казалась очень уязвимой. И она могла извиваться от желания, как кошка.

— Иди ко мне, — сказал он, когда Топаз освободилась из его объятий и натянула на себя белую майку, оставаясь наполовину обнаженной. Белая и нежная, как шелк, кожа светилась в темноте.

— Нет, Феликс. — Она нетерпеливо отмахнулась от него, продолжая одеваться. — Как только я вернусь, Пирс запрыгнет на меня. Я не хочу, чтобы от меня пахло сексом.

— Скажи ему, что тебе нужно принять душ. — Рука Феликса скользнула между ее ног. — Скажи, что ты совершенно измотана перелетом.

Его пальцы коснулись светлых волос, мягко поглаживая их, затем начали умело пробираться дальше.

— Оставь меня! — Смеясь, она увильнула и начала искать в куче разбросанной одежды свои трусы.

Феликс сел на кровати и с раздражением посмотрел на нее.

— Не дуйся, малыш. — Топаз собирала одежду, перекидывая вещи через плечо.

Она остановилась перед двумя совершенно одинаковыми белыми футболками, взглянула на него, и у нее перехватило дыхание. Он был действительно невыразимо красив, это казалось почти несправедливым. Голова слегка наклонена вниз, как у нарцисса, любующегося своим отражением; взъерошенные волосы цвета карибского песка щекотали его щеки, покрасневшие от солнца, и кончик прямого носа. Ноздри трепетали от недовольства.

Топаз покорил не только этот безупречный, ослепительный внешний вид. В модельном бизнесе красивая внешность была так же повсеместна, как пачка сигарет или бутылка минеральной воды. Феликс напоминал бесценный бриллиант, единственный в своем роде, который сиял ярче всех. Его присутствие освещало комнату, словно факел, разговоры становились тише, и все взгляды устремлялись в его сторону. После ухода Феликса его имя еще долго отзывалось эхом. Он не обращал на это никакого внимания — Пирс называл такое поведение «мне-на-все-наплевать». Феликс мог изобразить почтительную вежливость, безукоризненные манеры и добродушный юмор, но уже через минуту его голос становился ленивым и тягучим, и он уничтожал присутствующих невыносимой грубостью и едким сарказмом, оставляя в них чувство сильного унижения. Он был опасен, сексуален и так же притягателен, как русская рулетка. А еще, подумала Топаз, он мог быть настоящим сукиным сыном.

— Я не дуюсь, и не называй меня малышом. — Феликс был явно вне себя от злости.

— Ой, наш проказник обиделся, потому что про него забыли, да? — Топаз выпятила нижнюю губку, разговаривая с ним, словно с капризным ребенком.

Феликс вздрогнул от отвращения. Может быть, не стоит ее жалеть, размышлял он.