Поцелуй Морты

Пока он мыл руки и переодевался в домашнее, Люда разобрала пакет. Чего там только не было! И селедочка в горчичной заливке, которую она только окидывала взглядом, когда приходила в магазин за продуктами, не помышляя о покупке, и колбаса такая и сякая, и маслины, вкус которых она успела забыть за последние полтора года. Да много еще чего.

Люда торжественно накрывала на стол, глотая слюнки. В сторонке поставила торт и тарелку с бананами. Натюрморт венчали бутылки с белым мартини (боже мой!) и бутылка водки «Немиров».

Только им двоим было понятно значение этого жалкого по меркам обеспеченных людей праздника. Почти два года они выживали, а не жили. У Миши произошла неприятность на работе, его уволили без выходного пособия, с тех пор он перебивался случайными заработками. Люда не работала давно, она попала под сокращение в своей библиотеке, обошла все, что можно, но нигде ее не взяли. Она пала духом, приболела и несколько месяцев просидела дома.

Неприятности продолжились, когда соседка устроила ее присматривать за маленьким ребенком в один богатый дом. Зарплату положили хорошую, но Люда не продержалась до ее получения. Хозяйка потеряла сумочку и решила, что ее утащила Люда, которая была ни при чем – ни сном ни духом. Ее с позором выгнали, а соседка перестала с ней здороваться. Люда плакала так, что не могла поднять голову с подушки от невыносимой боли.

Миша подался в бомбилы, эксплуатируя и в хвост и в гриву старенькую «Ладу». Проездил он недолго. Старую машинешку занесло на мокрой дороге, и от «Лады» остались рожки да ножки, а сам Миша просто чудом отделался незначительными ушибами. Машину продали на запчасти за медный грош, деньги проели и оказались в жутком положении.

Занимали и перезанимали, закрыв глаза на стыд, прятались от заимодавцев, юлили. Были должны родителям, которые жили на пенсию и сами нуждались в помощи.

Миша обносился до такой степени, что было неловко прийти в приличное место искать работу. Люде редко приходилось выходить из дому, поэтому ее гардероб был в более приличном состоянии, но вот обувь! Обувь была ее настоящим кошмаром. У Люды были только босоножки, которые еще почти не развалились, и жуткие теплые сапоги, которым уже лет пять как не было сносу. А вот ботинок не было никаких, не говоря уже о туфлях. Поэтому… как бы домашний арест. Сколько слез льется в этом бессердечном городе – кто знает?

Одно было хорошо: они с Мишей любили друг друга и никогда не обвиняли в неудачах, молча страдая один за другого.

Михаил встретил старого друга и однокурсника прямо на улице. Это было очень неожиданно. Они с Толиком кинулись друг другу в объятия: сколько лет, сколько зим! Друг сказал, что очень торопится сейчас, но обязательно позвонит вечером. По правде сказать, Михаил не очень-то надеялся, но Толик позвонил, сказал, что совершенно свободен и хочет заехать к нему домой поговорить в мирной семейной обстановке.

Люда ударилась в панику. Уж очень стыдно было за облезлые стены, за обшарпанную мебель, за дешевый сыр на тарелке. Сначала все вели себя скованно, но, немного поболтав и выпив отличный коньяк, принесенный Толиком, Миша неожиданно для себя рассказал старому приятелю, как дошел до жизни такой.

– Да понял я сразу все, не дурак, – сказал сочувственно старый приятель, – ты же золотая голова, Миша! Хочу предложить тебе хорошую работу. Оклад небольшой будет на испытательный срок, всего тысяча долларов, а дальше будешь преотлично зарабатывать, дружище!

У Михаила перехватило дыхание. Тысяча долларов! Это же целое состояние! Он бы помчался сломя голову и за половину! Люда тоже застыла с принужденной жалкой улыбкой на губах.

– Это тебе, Миша, аванс, – сказал Толик, вынимая из бумажника деньги и протягивая Михаилу, – не обижайся, дружище, но тебе надо приодеться, чтобы произвести впечатление на босса…

Миша даже не думал обижаться. Какая глупость – обижаться! И от аванса отказываться не стал. Еще чего! Теперь он больше всего хотел, чтобы Толик поскорее ушел, – так ему не терпелось остаться наедине со своим счастьем. Когда за другом закрылась дверь, Михаил с трудом удержался от победного вопля. Он схватил жену в охапку и, приплясывая, бросился обратно в комнату.

– Людка! Мы прорвались, честное слово, прорвались! Мы им еще всем покажем! – завопил радостно Михаил.

Кому «им» и чего «покажем», Миша сам толком не знал, но радость и облегчение требовали каких-то слов, и эти бессмысленные выкрики не отражали сотой доли того счастья, которое так неожиданно свалилось на голову.

По совету жены Михаил сходил в хорошую парикмахерскую, сразу помолодел и похорошел. Зайдя в приличный магазин, приобрел костюм, пару рубашек, два галстука, ботинки. Все не слишком дорогое, но очень хорошего качества, а вот носки купил за бешеные деньги. Он где-то читал, что дорогие носки сводят на нет все недостатки в мужской одежде. Потом заехал в «Арбат-престиж» и попросил милую продавщицу, чтобы она подобрала ему модный одеколон.

Когда он утром оделся и надушился, Люда сказала, почтительно поправляя ему галстук: