Поцелуй меня крепче

– Я сама первый раз как глянула в журнал, так меня будто оторопь взяла: как же похожи! Аж страшно сделалось. А что уж о ней говорить? Совсем с ума сошла. Твердит одно и то же: «Это я, это я!» Вот теперь из скита пыталась сбежать, чтобы попасть в ту жизнь, что в журнале. Говорит: «Меня там потеряли, везде разыскивают. А как увидят – обрадуются, что я вернулась. У меня контракты, у меня договоры с телевидением, модными журналами, очень крупными бизнесменами. Я известная, знаменитая. Я сказочно богатая. А вас будут судить за то, что вы меня здесь удерживаете».

«Но это действительно так, – невольно подумала Мила. – И контракты, и то, что меня сейчас везде разыскивают, так как все дела стали. И неустойки я буду вынуждена платить, если меня вовремя не найдут… Засужу, уничтожу!»

– С монахами хотела уйти, а они ее не взяли. Так она разозлилась на них, кричит: «Я вас всех тут засужу! У меня связи, самые известные адвокаты. А денег столько, что я всех могу купить и продать». Порой, когда Люсенька-то спит, сяду и я, грешница, посмотреть журнал. Любопытно все-таки, совсем другая, незнакомая жизнь. А там такие безобразия, что мне страшно становится: и куда мир катится? Скоро все нормальные, наверное, станут походить на мою бедную Люсеньку: разве мозги выдержат этакую похабщину-то?

Старушка замолчала, видимо, устала.

«А старушенция-то как разошлась, – неприязненно думала Мила. – Нашла свободные уши, вот и решила слить все, что накопилось. Ну и терпение у мужика! Кто другой давно бы сбежал от этого жалостливого бабского нытья. А этот – нет, сидит, слушает. Наверное, такой же зануда, как и она».

– Люсенька как поняла, что ей никто не верит, – переведя дух, продолжила рассказ старушка, – так в тайгу и убежала. Понадеялась, наверное, что сама выберется. Да разве ж из нашей тайги выберешься? Люсеньку Бог уберег для чего-то, не иначе. Это же надо было столько верст отмахать и не заблудиться, не сгинуть в болотах! Да и зверье тут всякое водится. То волки, то медведи – как рассказывали монахи – вокруг скита шастают. Поэтому у всех и ружья охотничьи – мало ли что? Пойду гляну, может, уже проснулась. – Старушка зашаркала к двери и заглянула в комнату.

Мила притворилась, что еще спит. Все, что она услышала, породило в ее голове такую сумбурную сумятицу, что она никак не могла на что-либо решиться. Надо как следует обдумать ситуацию, поэтому лучше дослушать разговор до конца.

– Спит, радость моя, – снова заговорила старушка, но уже приглушенным шепотом, так что Миле пришлось затаить дыхание, чтобы расслышать хоть что-то. – Жалеют ее все, поэтому и не спорят. Да и что с ней спорить, с дурочкой-то? Себе дороже выйдет. По правде сказать, у меня уже и сил-то нет ей подыгрывать. И ума маловато. Вот я ей, например, говорю: «Она – там, в журнале, а ты – здесь, на завалинке со мной сидишь. Так ведь не может быть». А она мне: «Ну и что? Эта фотосессия была, когда я жила в своей прекрасной жизни. Теперь по злому року и умыслу моих врагов я здесь, сижу с тобой на завалинке». Ну что ты ей на это скажешь? Говорит, как по писаному. А у меня ни ума, ни слов не хватает, чтобы ей ответить. Поговорю-поговорю, да и махну рукой. Иначе заговорит так, что мне начинает казаться, что это у меня с головой что-то не в порядке.

«У вас у всех с головами не все в порядке, – думала Мила. – Если вы решили, что вам это так просто сойдет с рук. Уж я позабочусь о том, чтобы никто от возмездия не ушел».

– Ну что ж, спасибо за хлеб-соль, мне пора. Нужна будет помощь – зовите.

– Спасибо тебе, добрый человек. Без мужчины в доме сам понимаешь – просто беда. Может, иногда дров наколешь, водицы из колодца принесешь, да вот с моей Люсенькой по душам покалякаешь. Ведь она совсем здоровая, когда эту Милу Миланскую не вспоминает. А сколько всего знает, так любого самого образованного за пояс заткнет. Все-то ей, горемычной, с тобой веселее будет. Да и ты с ней не заскучаешь, с характером девушка. А уж я тебе и пирожков испеку, и борща сварю, за мной не заржавеет. Пойдем, касатик, я тебя провожу. Темнеет уже, пора и спать укладываться. Свечей-то не напасешься. Благо, сами делаем, из воска. Уж лучше встать пораньше: утро вечера всегда мудренее.

Мила глянула в окно: солнце уже спряталось, и только слабое зарево заката чуть освещало отходящий ко сну небосклон. В комнате почти совсем темно.

«Действительно, – согласилась Мила, – утро вечера мудренее».

А что ей оставалось, как не согласиться? Не устраивать же на ночь глядя скандал, да еще в темноте? Здесь даже электричества нет, раз они пользуются свечами. И Мила, мысленно пожелав себе более приятных сновидений – а еще лучше, так и вовсе проснуться в своей собственной постели, – приготовилась забыться крепким и здоровым сном.