Поцелуй, Карло!

– Отлично. Не женись на ней, Ники. Но ты будешь ненавидеть себя до конца жизни. Вечером, закрывая глаза, ты будешь видеть ее лицо – как лица святых на открытках. Ты будешь думать о ее огромных глазах размером с крышку люка, и призрак ее лица заставит тебя содрогнуться, как электрический кабель в ванне. Я бы не смогла жить с постоянным напоминанием о боли, которую я причинила. Но, конечно, решать тебе.

Мэйбл подхватила посуду и удалилась на кухню.

– Боже милостивый, что твоя наковальня. – Дядя Дом допил пиво одним глотком.

– Я женился на крепкой девушке, – сказал Джио, пожав плечами. – Она может голыми руками машину поднять.

– Для этого у нас в гараже есть подъемник, – напомнил ему Дом.

– Джио, помоги жене с десертом. Папочка захочет мороженого. В морозильнике есть персиковое. – Тетя Джо постаралась отвлечь отца и сына от перепалки. Джио послушался.

– Мэйбл у нас исполинша. Никогда не видел такой большой женщины. – Дом съел шоколадную «черепаху» из кондитерской Стаки.

– А твоя мать?

– Она в юности была ширококостной.

– Так Мэйбл тоже ширококостная.

– От сфольятелле. Не от костей.

– Неважно. Все высыхают под конец. Мы все сжимаемся. Кости, не кости. Так что помолчи.

– Может, у Мэйбл там тройня. Ники, мы, наверное, подселим к тебе парочку младенцев.

– Никаких младенцев в подвале не будет, – пообещала Ники тетя Джо.

Это напомнило ему, что он уже заплатил первый взнос за дом в Уортоне. Как же он запутал все, сколько теперь предстоит распутать, если это вообще возможно. Ему хотелось проснуться однажды утром, опять изменив решение, и все-таки жениться на Пичи.

– Не женись на ней, – донесся из качалки голос укрытой пледом бабушки.

Вся семья уставилась на нее.

– Нехорошая! – сказала она и снова закрыла глаза.

– Стоит прислушаться к моей теще. Когда она не в маразме, то способна к провидчеству. – Дядя Дом расколол орех, выудил ядрышко и сжевал. – Как по мне, это знак.

– Папа, надень свитер, – сказала Калла, выглядывая из-за сетчатой двери.

– Мне нравится прохлада, – объяснил ей Сэм.

Ветерок тормошил листву на старом вязе, бросавшем тень на веранду, опускался синий вечер.

Калла открыла дверь ногой, протянула отцу чашечку эспрессо, а другую, для себя, поставила на стол, достала полотняную салфетку из кармашка фартука.

– Бискотти, – Калла протянула печенье отцу, – с орехами и фисташками.

Сэм взял печенье и сел.

– Из тебя получается отличный кондитер.

– Ты так думаешь?

– Эти уже не хуже, чем у твоей мамы.

– Я передам твои слова парням из кондитерской.

Сэм улыбнулся.

– Я подумал, ты собираешься сообщить мне, что готова выйти замуж за Фрэнка Арриго, завести собственный дом и начать печь по маминым рецептам.

– Перестань, папа.

– Ты не хочешь замуж?

– Может, когда-нибудь.

– Он хочет на тебе жениться.

– Он что-то сказал?

– Да это лишнее. Он летает кругами, как колибри. Так все мужчины делают.

– Он мне нравится.

– И кажется славным парнем.

– Все случилось слишком быстро.

– Твоей матери было восемнадцать, когда мы полюбили друг друга. А поженились, когда ей было двадцать.

– Я знаю.

– Мне хотелось бы, чтобы ты уже устроилась.

– Я устроена.

– Ты за мной смотришь. Не так должна проводить время молодая женщина.

– Я сама это выбрала, и именно этого я хочу.

– Елена предлагает, чтобы я жил с ними.

– Елена? Ты там и двух дней не выдержишь.

– И даже одного, – хмыкнул Сэм.

– Но как мило, что она предложила.

– У меня три добрые дочери, Порция тоже приглашает. Но я никогда не перееду в Нью-Йорк. Не в мои годы.

– Ты должен жить здесь, в доме, который ты любишь, и до последнего дня.

– Это не всегда возможно, Калла.

– Возможно, пока это зависит от меня.

– Почему ты так уверена? Кто сделал тебя ответственной за счастливый конец моей жизни?

– Я считаю, у тебя должно быть то, что ты хочешь. Ты проработал всю жизнь. И тяжело. И это не та работа, где пробил пропуск, отсидел там, забрал зарплату и ушел домой. Ты работал, не боясь высунуть голову из-под панциря, рисковал, создавал нечто, увлекавшее людей, поднимавшее их дух, заставлявшее думать. Твое творение уносило людей от скучной работы и заставляло их чувствовать, что невозможное возможно. Ты никогда не знал, много ли останется тебе на жалованье и содержание семьи. Куда уж труднее. И более того, ты терпел критику на виду у всех. Тебя терзали в рецензиях, а ты должен был высоко нести голову и возвращался вечером в театр, притворяясь, что все эти ужасные вещи, написанные о твоих лучших усилиях, тебя не беспокоят. Поэтому я хочу, чтобы ты жил в этом доме до самого конца. И делал то, что хочешь. Так что выбор за тобой.