Поцелуй, Карло!

Телеграмма от Эдны Олдфилд, пришедшая в тот памятный день, будет вставлена в рамочку под стекло, а когда придет время, телеграмму эту похоронят вместе с Гортензией Муни.

Гортензия сняла шляпку, стянула перчатки и положила их на скамейку в передней дома 34 по Шарлот-стрит, в котором они с мужем и дочерьми прожили без малого сорок лет. Она сделала глубокий вдох, огляделась в темноте дома, а потом открыла сумочку и вынула оттуда конверт с телеграммой внутри.

Обои, которыми она когда-то собственноручно оклеила прихожую, смотрелись старомодно. Желтые розы, вьющиеся по серой шпалере, казались пережитком иной далекой эпохи. Гортензии подумалось, что как-то надо бы их заменить, раз уж все в ее жизни вот-вот переменится к лучшему. По пути на кухню она зажгла люстру в гостиной. Свет в кухне уже горел – значит, Луи был дома.

– Я жарю яичницу. Будешь? – спросил Луи, хлопоча у плиты.

– Я в три часа съела полсэндвича.

– Ну ладно.

Луи перевернул яйца на сковороде, тост выпрыгнул из электрического тостера. Гортензия дернулась, чтобы помочь.

– Я справлюсь, – сказал ее муж.

Луи набрал еды в тарелку и поставил на стол.

– В холодильнике для меня ничего не было, так что я решил сам что-нибудь сготовить. – Он сел.

– Я была занята. Тестировала соус.

– Он теперь твоя жизнь и единственная любовь. Отнимает все твое время.

– Я знаю. Но ты у меня такой терпеливый. – Она села за стол напротив мужа. – У меня есть новости.

– Палаццини повышают тебе жалованье?

– Нет, я уволилась.

– Зачем ты это сделала?

Гортензия развернула телеграмму и протянула ее Луи. Он вытер руки салфеткой и взял телеграмму.

– Ты продала соус Олдфилдам? – спросил он, возвращая телеграмму Гортензии.

– Да, – кивнула она. – «Вилла Гортензия» называется.

– Повезло тебе.

– Нам. Нам повезло, Луи.

– Я к этому не имею отношения.

Гортензия смотрела, как ее муж выкладывает яйца на тост и откусывает.

– Мы же с тобой не соревнуемся. Мы – одна команда.

– Как скажешь. – Луи медленно жевал.

– Да не как я скажу, а так и есть. Неужели для тебя это неправда?

– Мы – те, кто мы есть. Доживаем.

– И тебе этого достаточно для счастья?

– А что, у нас есть выбор?

– Любой выбор, какой пожелаешь. У нас есть возможности. Мы можем расти, развиваться. Меняться.

– Не будь ты баптисткой-трезвенницей, я бы решил, что ты пьяна.

– Должна признаться, я не совсем трезвенница. Люблю выпить стаканчик вина время от времени.

– Вот как. Что ж, буду знать.

– Но сегодня я не пила. Сегодня я трезва как стеклышко. Мы можем что-то создавать в жизни, Луи. Мы можем быть кем захотим. Иметь все, что захотим. Это все для нас. Для тебя.

– Да ты чокнулась. Какие тут для меня-то возможности? Какие у меня вообще когда-либо были возможности? Ничего мы не можем.

– Можем, Луи. И я доказала это своим соусом.

– Никому никогда не было нужно то, что сделал я. Я только прибирал за людьми бардак, который они все устраивали. У меня были идеи, но кому нужны идеи цветного, если у белого всегда найдется идея получше. А не найдется – он просто присвоит мою.

– До сих пор.

– Для тебя.

– Для нас. Ты гордишься этим соусом?

– Он твой. Я только в твоей тени, как и всегда. Вот в каком мире я живу.

– Мы рядом, вместе. Во всяком случае, так это понимаю я. Ты – диакон церкви. Ты уважаемый, важный человек.

– Мне нет надобности проходить все это вместе с тобой.

– Я – твоя жена.

– Это не делает тебя правой.

– Ох, Луи. Тебя устроило бы, чтобы все у нас осталось как прежде, не так ли?

– Брак продолжается, пока смерть не разлучит нас. Так в Библии написано, – непреклонно сказал Луи.

– А еще в ней говорится, что Он пришел, чтобы дать тебе жизнь, и эта жизнь будет более изобильной. Ну а наша прежняя жизнь – сплошная бесхлебица. Нужда. Это неправильно, Луи.

– О чем это ты?

– Я все знаю, Луи. Я видела тебя с той вдовой.

– Это была церковная встреча, – пожал он плечами.

– Я не о церкви говорю, Луи, а о поцелуях на перекрестке. Но оставим это в стороне, поскольку это не причина того, что я собираюсь сделать. Просто еще один факт в длинной череде, в придачу к твоей и моей правде.

– Гортензия…

– Луи, дай мне сказать. Нам уже давно пора об этом поговорить. Я сорок лет старалась дать тебе понять, что ты – достойный человек. Я даже одевала тебя, купила итальянский костюм, наглаживала тебе хлопковые рубашки с французскими манжетами. Купила тебе в «Уонамейкере» английский шелковый галстук. Я не могла себе его позволить и потому взяла в рассрочку. И семнадцать месяцев за него выплачивала, помнишь? Я экономила как могла и купила тебе машину, чтобы ты ехал по улице и чувствовал себя человеком.

– Я благодарен тебе за все, что ты сделала.