Поцелуй или смерть

– Мне ее даже трудно произнести! – засмеялся Менделл. – Менштовский. Но старик упростил ее, понимаете?

– Понимаю.

– Но то, что фамилия была Менштовский, я знаю. И даже видел эту фамилию на письмах брата моего отца.

– Которого звали Владимиром?

– Да, совершенно верно.

Немного подумав, Куртис продолжал:

– Родился в Гданьске в тысяча восемьсот девяносто седьмом году и женился на Софии Внела, чешке, тысяча девятьсот двадцать второго года рождения. – Он выпустил дым к потолку. – Профессор физики в университете в Польше, позднее в Сорбонне. Эмигрировал в Сан-Пауло, Бразилия, в тысяча девятьсот сорок третьем году, где открыл собственную лабораторию. Умер четырнадцатого сентября тысяча девятьсот сорок седьмого года, вдовец, детей не было.

– Мы даже не знали, что он умер, – как бы извиняясь, проговорил Менделл. – Мы потеряли его следы во время войны. – Он нагнулся вперед. – Но как произошло, что вам так много известно о моем дяде Владимире? Какое отношение это имеет к тому, что вы вытащили меня из тюрьмы?

– Мы дойдем до этого, – Куртис продолжал курить. Что-то очень знакомое было в голосе Куртиса, и внезапно Менделл понял, что именно. Это тон, который угнетал его. Раньше он уже пережил это ощущение, и особенно в ту ночь, когда после отбоя, мучаясь от бессонницы, слушал в больнице далекие звуки улицы, вспоминая предыдущие беседы с врачами, и повторял себе, что все, что когда-то случилось с Барни Менделлом, навсегда осталось с ним.

– Вы – флик, – обвиняюще заявил Менделл.

– Точно, – улыбнулся Куртис.

– ФБР?

– Нет, казначейство.

– А чего хочет от меня государство? Я всегда исправно платил налоги.

– Много налогов, – согласился Куртис, – но это дело прямо не касается налогов.

– Тогда что это такое?

Куртис прикурил от окурка новую сигарету.

– Для начала скажу, что мы довольно долго пытались установить с вами контакт.

– А я не прятался.

– Нет, – усмехнулся Куртис, – вы не прятались. Ах, какая неудача!

– Почему?

– Мы всегда знали, где вы, но, благодаря некоторой путанице, не знали, кто вы на самом деле. Фактически в стране проживает три миллиона человек польского происхождения, и, кажется, ваш отец не потрудился официально оформить изменение фамилии.

– Да, он об этом никогда не думал.

В маленьком кабинете стало душно, и Менделлу очень хотелось, чтобы Куртис поскорее объяснил ему свое дело и отпустил его к Галь. Их разговор не касался смерти девушки. Куртис вынул из письменного стола польский журнал, издающийся в Чикаго.

– Вы уже читали это, Барни?

– Нет, – покачал головой Менделл. – Я не умею читать по польски, немного говорю и все.

– Понимаю, – сказал Куртис, пряча журнал в стол. – Каковы ваши взгляды на нашу страну, Барни?

– Что вы хотите этим сказать? Это моя родина, я люблю ее.

– Да, – кивнул головой Куртис, – это мне кажется правильным. И до этой последней истории с Вирджинией Марвин вы были хорошим гражданином. Ваше поведение во время войны безупречно. Вы не стали генералом, но все-таки получили орден за храбрость в период службы в мотопехоте, три благодарности и военный крест. Не так ли?

Менделл взял из пачки сигарету, но не прикурил ее, а принялся разминать между пальцами.

– Да, это так.

– После службы в армии вы снова вернулись на ринг, и весьма успешно. Вы встречались со всеми боксерами вашего веса и очень многих нокаутировали.

– Нет, не всех я нокаутировал...

– Но вы собирались это сделать, пока вас не заточили в психиатрическую больницу. Вас не затруднит сообщить мне, как вы туда попали?

– Мне бы не хотелось об этом рассказывать, – ответил Менделл. Ему опять стало нехорошо, и он заметил, что дышит ртом, ладони покрылись каплями пота. Он вытер руки о брюки и спросил:

– Объясните, как и почему вы так много знаете обо мне? Как меня выпустили под залог? Что означает вся эта история? Что за всем этим скрывается?

Куртис оттолкнул стул и встал. Он подошел к окну, которое заря окрасила в бледно-розовый цвет. Пролетел самолет. Куртис подождал, пока замолк шум от него, и объявил:

– За всем этим, Барни, стоит много денег.

– Вот это хорошо! – воскликнул Менделл.

Куртис повернулся, сел на подоконник и задумчиво посмотрел на Менделла.

– И кое-что еще, что намного важнее денег...

– Не говорите глупостей, – возразил Менделл, – нет ничего важнее денег. Мне кое-что известно об этом. Я родился на задворках. Старик никогда много не зарабатывал, а когда он умер, стало еще хуже. Ребенком я подыхал с голоду. Я видел, как умирала с голоду моя мать. Я видел, как она всю зиму ходила без пальто. Без ничего! Вот потому-то я и занялся боксом, и это замедлило мое развитие. Но это оказалась единственная работа, приносящая быстрый доход. Мне многое не светило, но все же я был достаточно умен, чтобы не нарываться на неприятности. Нет, и не говорите, нет ничего дороже и важнее денег!

Куртис положил сигарету на подоконник и встал.

– Надеюсь... – проронил он и вдруг замолчал.

Менделл услышал, как позади него открылась дверь, и увидел, что рука Куртиса мгновенно исчезла в кармане пиджака. Потом свет плафона на потолке потух и Куртис крикнул:

– На пол! Быстро на пол, Барни!