Поцелуй чудовища

Поэтому однажды застав ее рыдающей в своем кабинете, Вадим просто дара речи лишился.

Олечка рыдала, обессиленно притулившись на стуле для посетителей, перебирая дрожащими ручонками документацию, слезы капали на блестящую полированную столешню, на документы, и у Вадима от этой горестной картины просто глаза на лоб полезли.

— Это что такое?! — настороженно воскликнул он, поспешно расстегивая пальто, хотя ровно пять минут назад он его застегнул чтобы пойти домой. В коридоре вспомнил, что в нижнем ящике стола позабыл бутылку дареного коньяка, цокнул языком — возвращаться плохая примета! — но вечерком хотелось расслабиться, и он махнул на приметы рукой.

Оказалось, зря.

— Что, что, что? — кудахтал он над Олечкой, наливая в стакан воды и отирая ее зареванное личико подвернувшейся неизвестно откуда влажной салфеткой. Ах, да их на столе пачка целая валяется, и целая гора скомканных, использованных. — Быстро успокаивайся и расскажи мне, что произошло?! Хатико не дождался? Бемби подстрелили охотники? В чем причина слез, чего ревем?!

Олечка упрямо тряхнула головой — и снова взревела белугой.

— С работой что-то?

Олечка, всхлипывая, снова отрицательно мотнула зареванной мордашкой.

— Обидел кто-то?

Снова нет.

— Глеб Игоревич хвоста накрутил?

Вопрос был из области невероятного. Даже у Сатаны не было претензий к этому чистому ангелу, и Вадим ляпнул наобум, лишь бы отвлечь плачущую Олечку от истинной причины ее расстройства, но она внезапно разревелась еще горше, закрыла лицо узкими ладошками, и отрицательно затрясла головой.

— Нет?! — переспросил потрясенный Вадим, хотя, судя по реакции, было понятно, что причина рева все же в боссе. — Что такое?..

Словно по наитию, Вадим шагнул к окну, раздвинул планки жалюзи, выглянул на улицу.

Там, на парковке, Глеб усаживал в автомобиль свою любовницу, красотку Мару. Притом все это действо здорово напоминало суетящегося пажа и его томную, неспешную королеву. Глеб аккуратно устроил подругу на заднем сидении, подобрал полы ее роскошного платья и пальто и закрыл дверцу с преувеличенной аккуратностью.

— Да ну нахер, — произнес офигевший от внезапного откровения Вадим и посмотрел на Олечку уже не как на ангела, а как на безумную, непонятно какими путями вырвавшуюся из сумасшедшего дома и обманом устроившуюся на фирму. — Олечка, да он же!..

И на этом все цензурные слова у Вадима кончились, он обернулся ко всхлипывающей девушке, придвинул у ней еще один стул и уселся рядом с ней сам. Сама мысль о том, что у чистого ангела Олечки могут быть мысли сексуального порядка по отношению к Чудовищу, выбила Вадима из колеи. Черт подери, дети не трахаются!.. Они даже не думают об этом! Но слезы Олечки говорили об обратном. Думают; трахаются; страдают от неразделенной любви.

— И как давно?.. — кратко поинтересовался он, извлекая из ящика стола вожделенную бутылку и штопор. Олечка неопределенно пожала плечами, наблюдая, как Вадим мастерски извлекает пробку, наливает янтарной жидкости в крохотную рюмочку. — Значит, сразу и навсегда, как я понимаю?

Он придвинул рюмочку Олечке, и та протестующе захныкала, замахала ручками, но Вадим настойчиво велел:

— Тридцать капель, чтоб успокоиться и все рассказать. Пей! Залпом! Ну?

От выпитого коньяка Олечка задохнулась и тут же окосела. Вадим, убрав коньяк, глянул в ее раскрасневшееся лицо, чуть подался вперед и с нажимом произнес:

— Ну-у-у?

А рассказывать, в общем-то, было и нечего.

Олечка втюрилась в босса сразу, как только его увидела. Грезит ими днями и ночами, но о своей любви помалкивает, ибо субординация (люди чего не того подумают, да, стыдно), и Мара.

При упоминании имени Мары Олечка снова раскисла и попыталась зареветь, но коньяк не дал ей этого сделать. Видимо, алкоголь качественно притупил боль.

— Олечка, — снисходительно произнес Вадим Алексеевич, по-отцовски подтирая ей покрасневший нос, — но он же Чудовище. Он же Сатана.

— Зато краси-ивый, — нетрезво и печально вздохнула Олечка, и Вадим, мотая головой, в который раз поразился, какие женщины все глупышки — даже самые умные из них.

— Сатане и полагается быть краси-ивым, — передразнил Олечку Вадим. — Но ничего хорошего в нем нет. Поверь мне. Таких, как ты, у него было, есть и будет пачками. С Марой, без Мары. Миллион.

— Я знаю, — горько ответила Олечка.

— Да он же старше тебя лет на пятнадцать, — горячась, воскликнул Вадим. — Тебе не на старичков поглядывать надо, а с парнями молодыми встречаться!

— Тридцать шесть, — сердито отчеканила Олечка, обиженно сверкая заплаканными глазами,

— не старик!

— Олечка, — жалостливо произнёс Вадим, — ну, хорошая. Ну, милая. Забудь. Все хорошо будет

— только без него.

— Не будет, — обреченно всхлипнула Олечка. — Вот… подпишите.

Вадим оторопело глянул в заплаканную бумажку, которую ему протягивала Олечка. Многократно политое слезами, это было заявление об уходе. Этого еще не хватало!

— Ты как ребенок! — воскликнул Вадим, сминая бумагу и отправляя ее в мусорную корзину.