Поцелуй богов

— Прости, получилось жестоко, но ты, по-моему, не понял, решил, что все по-настоящему. И приревновал. Видишь, я умею играть. Знаю, как это делается. — Она положила голову ему на грудь. — Кажется, я все еще на тебе подвинута. Думала о том, что ты сказал утром, и позвонила Стюарту.

— Правильно.

— Он хочет, чтобы я походила в актерскую мастерскую, в школу, в актерские классы. Ничего себе?

— Мэрилин Монро занималась.

— Мэрилин Монро делала всех и каждого, а потом покончила с собой. Стюарт заедет за мной завтра утром. Джон, ты правда считаешь, что я справлюсь?

— Конечно, справишься. Вивьен Ли справлялась, значит, справишься и ты. Ты — звезда, ты все можешь.

Джон понимал, что произнес смешную вещь, реплику из плохого фильма. Если бы у него было право доводки сценария собственных мыслей, он бы вычеркнул ее целиком.

Атмосфера в доме изменилась. Доверие улетучилось, а на смену явилось нечто иное и таилось в потной двойной белизне. Пряталось по теням в коридоре, касалось рук Ли, когда та лежала на диване внизу и грызла ногти. Антигона. Пестовавшая древний рок. Гневная, властная, низводящая покров своей судьбы на скудную, убогую, возведенную на полотне и кашемире современную жизнь.

Джон и Ли играли последний акт. Их дорога сузилась. Не осталось ни перекрестков, ни развилок — только прямая тропинка. Неулыбающаяся, немигающая царевна крала их жизни, закрывала пути, запирала выходы и тушила свет. Они лежали в сумерках катодного мерцания, держались за руки и, не произнося ни слова, прислушивались к предостережению. Ли, выросшая с идеей свободной воли и мыслями я-все-могу и жизнь-такова-какой-мы-ее-создаем, в мире тридцатидневных диет и прозрачных границ, мы-вернем-ваши-деньги-если-вам-не-понравится, сто одной начинки, неограниченных надежд и возможностей за наличный расчет и детерминизма самообслуживания, — Ли ощутила властный зов древних, более ясных веков, приглушенный дробный ритм судьбы, пока бессловесный, но различимый. Джон тоже его почувствовал, мог бы назвать, но предпочитал этого не делать. Просто лежал в потерявшей всякий курс белизне, сам подхваченный фосфоресцирующим бдением Ли.

На следующее утро Оливер объявил, что Ли будет играть Антигону в классической интерпретации трагедии Софокла Жана Ануйя в маленьком, но артистически престижном театре на Уэст-Энде, где режиссирует Сту Табулех, а продюсером является он сам, ее покорный слуга. Вечерние газеты поспешили растрезвонить новость и при этом опубликовали большую фотографию целующихся Джона и Айсис, а пониже меньшую — Ли, в трениках, с зачесанными на затылок волосами, которая торопилась в актерскую мастерскую.

Яблоко влепилось в затылок со смачным, сочным шлепком. И Джон скорее от удивления, чем от боли выронил бутылку молока. Ли вошла на кухню и схватила первый попавшийся предмет, первый предмет, брошенный женщиной в мужчину. Она пустила яблоко по кривой траектории, профессионально именуемой крученым мячом — эпизод, который часто запечатляют летние семейные фотографии.

— Ой! — вырвалось у Джона.

— Вон! — взревела Ли. — Выметайся! И ни слова! Я тебя предупреждала — никаких объяснений. Дня не может продержаться, похабник. А туда же: «Ли, немного покорности…» Я тебе покажу покорность! На выход!

— Что я такого сделал?

— Он еще спрашивает! Бабник! Вот! — Она швырнула фотографию на пол, и молоко тут же проступило сквозь бумагу.

— Боже, я не заметил фотографа. Взгляни, как эта девушка уставилась на Айсис. Как ты могла выйти из дома в подобном виде?

— К черту девушку! Лучше посмотри на себя: чем вы с ней занимаетесь? Только не старайся — все равно не поверю!

— Мы с ней случайно встретились на Чаринг-Кросс, — Джон облегченно вздохнул, — и выпили чаю.

— Выпили чаю! Как мило, как по-английски! До или после? Ублюдок!

— Ни до, ни после. Вместо. Пока я с тобой, я ни с кем не спал. Сама подумай: откуда у меня время, не говоря уж о силах?

— Точно?

— Точно.

— А почему мне не сказал, что встретил ее?

— Забыл. Она поет мое стихотворение в своем новом альбоме.

— Вот как? — Ли опустилась на стул. — Какой дерьмовый день.

— Как в мастерской?

— Неудивительно, что дерьмовый театр валится в тартарары и его надо субсидировать, как страны третьего мира. Есть реальный мир, мир развлечений, и есть чертов театр. Такое впечатление, что я целый день провела в одном из его лагерей для беженцев. Мне надо выпить.

Джон смешал «Гибсон». Ли проглотила сразу два и легла на пол.