Потопленная «Чайка»

— Я только-только прибрала в алтаре и перешла в ризницу, как услышала — стучат во входную дверь. — Женщина указала рукой на дверь и продолжала: — Я сначала решила не открывать, но стук повторился — громче, сильней, настойчивей. Поднялась я по лестнице и через дверь спрашиваю, кто это, мол, ни свет ни заря шум подымает.

«Я слуга божья, ты не знаешь меня, — слышу я из-за двери взволнованный женский голос. — Я ищу защиты у господа, не то, прежде чем рассветет, погибнет живая душа. Муж у меня умирает, сестрица, моя единственная радость и надежда в мире».

«Чем я-то могу помочь тебе, сестра моя?» — спросила я, а сама чуть не прослезилась, так мне ее жалко стало. А женщина все молит меня: «Впусти в собор, попрошу у всевышнего, может, вымолю помощь себе, грешной». И, слышу, рыдает так горько-горько. Не выдержало мое сердце, открыла дверь. Передо мной — молодая женщина, вся в черном, и красоты неописуемой. Глаза полны слез, и от этого еще прекрасней сверкают в полутьме. Из-под черной косынки на лоб прядь волос падает. Согрешила я тогда, подумала про нее: на богоматерь похожа. Стою перед ней дура-дурой и молчу. А она берет меня за руку и без сил опускается на ступени. Гляжу я на нее, и память у меня словно отшибло — даже не вспомнила, что дверь надо запереть.

«Где висит нерукотворная икона матери божьей, всемогущей заступницы нашей?!» — спрашивает она меня, а сама все по сторонам оглядывается. Я молча провела ее к иконе животворящей и стала в сторонке, слезы утираю. А женщина упала на колени, воздела руки вверх и смотрит на икону с такой мольбой, шепчет что-то, а что — не поймешь. Потом упала ниц перед иконой и зарыдала — громко, горько, прямо хоть самой вместе с нею плачь. Я опустилась на колени рядом с ней, попросила господа услышать молитву несчастной и ниспослать ей помощь. Вдруг слышу за спиной шорох... Оглянулась я... — монахиня испуганно посмотрела в сторону двери и, будто ожидая увидеть что-то ужасное, закрыла лицо руками. Она не могла произнести ни слова...

— Полно, дочь моя, успокойся, — тихо сказал невысокий священник.

Антиса смогла наконец совладать со страхом и продолжала:

— Приближается, вижу, ко мне какой-то верзила. А второй запирает на засов дверь изнутри. На том, который направлялся ко мне, — черная блестящая накидка и шапка такая же, блестящая. Пол-лица закрывает маска, прямо, как у чёрта настоящего. — При упоминании нечистого Антиса перекрестилась, проговорила вполголоса: «Прости господи», и продолжала: — Поняла я, что ничего хорошего ждать не приходится, но, думаю, какое дело им до меня, старой женщины, одинокой и бедной. Поживиться у меня нечем — можно отнять у человека то, чего у него нет? Не ведала я, дура старая, что может найтись на свете такой антихрист, который на божий храм руку поднять не побоится. Вскочила я с пола и бросилась к двери, что на двор ведет. Но не тут-то было. Женщина, которая лежала, распростершись перед иконой пресвятой матери божьей, схватила меня за ногу, и я с маху растянулась на полу. Хотела встать, но верзила насел на меня сверху и шею рукой сдавил так, что дохнуть невмоготу. Только раз успела я крикнуть. — Тут Антиса, словно вспомнив о своей боли, замолкла, расстегнула ворот платья и ладонью потерла шею, всю в синяках и кровоподтеках. Я постарался не особенно вглядываться в эти синяки, хотя для следствия, конечно, они имели немалую ценность. Но, думаю, не буду отвлекать внимание женщины — разговорилась она сейчас, пусть уж доскажет по порядку все, как было, не то позабудет какую-нибудь важную подробность, потом и не вытянешь.

— Противиться не имело смысла. Я покорилась судьбе. Но проклятый грабитель не отпускал меня, пока я не потеряла сознание. Одно только помню, как выдирали икону из оклада, а женщина и говорит: «Оставь ту, бери нижнюю икону». Со мной она все время по-грузински разговаривала, а теперь на русский перешла. Потом я уже ничего не помню. Пришла я в себя, гляжу — лежу в углу перед алтарем, а брат Исаак водой меня кропит.

— Так оно и было, — подтвердил чернобородый монах. — Сквозь сон слышу — женский крик. Я в доме при храме занимаю маленькую келью. Просыпаюсь. Ну, думаю, ничего хорошего этот крик не предвещает. Накинул рясу, выбегаю во двор. Гляжу — в храме, да будет с нами его благословение, свет горит. Не знаю почему, но войти внутрь я не решился, оберег меня господь от встречи со святотатцами. — Он перекрестился. — Стал я у двери и кричу: «Эй, кто там есть?» Ответа нет, но подозрительная возня в храме продолжается. Ну, я и поднял тревогу. В молитвенном зале уже никого не было. Только в алтаре, в углу, лежала бездыханная Антиса. Еле-еле привели ее в чувство, но до вашего прихода она и слова сказать не могла.

— Что-нибудь унесено? — спросил я маленького священника. Он встал и медленно, как будто не было никаких оснований для спешки, направился к южной стене.

— Унесено, а как же! — негромко ответил он и указал пальцем на юго-западную колонну храма. Проследив за жестом священника, я внимательно осмотрел иконостас.