Потоп

– Ты, пан, все с шуточками!.. Что же это, однако, мы в людской стоим! Прошу в покои. После дальней дороги и поужинать не мешает – прошу!

Тут Оленька обратилась к панне Кульвец:

– Вы, тетушка, с нами?

Молодой хорунжий бросил быстрый взгляд.

– Тетушка? – спросил он. – Чья тетушка?

– Моя, панна Кульвец.

– Стало быть, и моя! – подхватил он и стал целовать панне Кульвец руки. – Боже ты мой, да ведь у меня в хоругви есть товарищ по прозванию Кульвец-Гиппоцентаврус. Скажи, пожалуйста, не родня ли он тебе, тетушка?

– Сродни! – приседая, ответила старая дева.

– Хороший парень, но ветрогон, как и я! – прибавил Кмициц.

Тем временем появился слуга с огнем, и все прошли сперва в сени, где пан Анджей снял шубу, а потом на другую половину, в покои для гостей.

После их ухода пряхи тотчас сбились тесной кучкой и все разом заговорили о приезжем, слова не давая сказать друг дружке. Статный молодец очень им понравился, и девушки наперебой расхваливали его.

– Так весь и сияет! – говорила одна. – Как взошел, думала, королевич.

– А глаза-то как у рыси, так и сверлят, – подхватила другая. – Попробуй такому слово поперек скажи!

– И думать не смей! – поддержала третья.

– Панну, как веретено, завертел! Видно, очень она ему по сердцу пришлась, да и кому бы не пришлась она по сердцу?

– Ну, он тоже не хуже ее! Случись тебе такой, небось и в Оршу пошла бы за ним, хоть она на краю света.

– Счастливица панночка.

– Богатым на свете всегда лучше живется. Эх, не рыцарь – загляденье.

– Девушки из Пацунелей говорили, будто ротмистр, что живет у них, у старого Пакоша, тоже красавец.

– Не видала я его, но куда ему до пана Кмицица! Такого, верно, на всем свете не сыщешь.

– Padlas! – крикнул внезапно жмудин, у которого снова разладились жернова.

– Эй, косматый, шел бы ты отсюда со своею бранью! Помолчи, а то ничего не слышно! Да, да! Лучше пана Кмицица на всем свете не сыщешь! Пожалуй, и в Кейданах нету такого!

– Смотри, еще во сне приснится!

– Да хоть бы приснился…

Такой разговор шел у шляхтянок в людской. Тем временем в столовом покое поспешно накрывали на стол, а в зале панна Александра осталась одна с Кмицицем, потому что тетушка ушла готовить ужин.

Пан Анджей глаз не сводил с Оленьки, и они все больше у него разгорались.

– Есть люди, которым богатство всего дороже, – сказал он наконец, – другие на войне за добычей охотятся, иные лошадей любят, а я, моя панна, тебя вот не променял бы ни на какие сокровища. Ей-ей, чем больше гляжу на тебя, тем больше охота берет жениться, право же, хоть завтра под венец! Брови-то, верно, жженой пробкой чернишь?

– Слыхала я, есть такие ветреницы, только я не из их числа.

– А глазки-то лазоревые! Слов у меня от смущения не хватает.

– Не очень-то ты смутился, пан, коли так ко мне приступаешь, даже мне удивительно.

– Это тоже наш смоленский обычай: на бабу и в огонь смело идти. Ты, моя королева, к этому привыкай, так всегда будет.

– Ты, пан Анджей, от этого отвыкай, так не должно быть.

– Может, я тебя и послушаюсь, чтоб мне головы не сносить! Хочешь – верь, моя панна, хочешь – не верь, а я бы тебе под ноженьки небо подостлал! Я для тебя, моя королева, и другим обычаям готов научиться. Знаю ведь, простой солдат я, больше в ратном стане доводилось бывать, нежели в панских покоях.

– Одно другому не мешает, мой дедушка тоже был солдатом, а за добрые намерения спасибо тебе! – ответила Оленька и так сладко поглядела на пана Анджея, что сердце у него растаяло тотчас, как воск.

– Ты, моя панна, на веревочке будешь меня водить!

– Что-то не похож ты на тех, кого на веревочке водят! Хуже нет, чем с такими строптивцами.

Кмициц в улыбке открыл белые, точно волчьи, зубы.

– Как! – воскликнул он. – Неужто мало розог обломали в школе об мою спину святые отцы, чтобы выбить из меня эту строптивость и вбить в голову всякие честные правила?

– А какие же вбили лучше всего?

– Коли любишь, падай в ноги – вот так!

При этих словах пан Кмициц уже был на коленях, а панна Александра, пряча ноги под стулец, кричала:

– Ради Бога! Этого тебе в школе в голову не вбивали! Ах, оставь, оставь, не то я рассержусь… да и тетка сейчас войдет!

Не вставая с колен, он поднял голову и заглядывал ей в глаза.

– Да и пусть целая хоругвь теток придет, я не откажусь, что охота мне любить тебя!

– Вставай же, пан Анджей!

– Встаю.

– Садись, пан Анджей!

– Сижу!

– Злодей ты, Иудушка!

– Вот и неправда, я когда целую, так от всей души! Хочешь, докажу?

– И думать не смей!

Однако панна Александра смеялась, а он весь сиял от радости и молодости. Ноздри у него раздувались, как у молодого жеребца благородных кровей.

– Ай-ай! – говорил он. – Что за глазки, что за личико! Спасите, святые угодники, а то не усижу!

– Нечего угодников звать. Четыре года сидел, покуда сюда собрался, так сиди и теперь!