Потому что люблю

— Не дождутся. Умерла она в госпитале. Просила меня перед смертью передать этим, — он снова махнул рукой на надпись, — их письма и ее тетради. Толстые такие, с непонятным почерком. Штук десять.

— Они, что, в этом доме жили? — перебил его Виктор Гай.

— Наверное.

— А как же?..

— Нашел их? — в тон спросил мужчина. И тут же ответил: — А я и не искал. Они сами пришли. Вчера воскресенье было. Он, значит, с дочкой и заявился. А я думал, где их искать. Спросил. А они, оказывается, и есть те самые Бочкаревы. Даже сто граммов не поставил. — Он презрительно сплюнул. — Чаем поили. Я им полдня рассказывал, а они мне чай подливали. — Он снова сплюнул. — У вас глоток спиртяги не найдется?

— Не взяли. — Виктор Гай тронул мужчину за плечо. — Дом этот когда?.. Живой кто остался?

— Бог его знает. Эти же, — он снова кивнул головой на надпись, — целые. А вы кого разыскиваете?

— Женщину с мальчиком.

— Дуйте к управдому! Шестая квартира вон в том бараке черном. Если не жалко, две-три сигаретки на дорогу подбросьте.

— Бери всю пачку, — сказал Пантелей, когда мужчина начал вытаскивать две сигареты. — На каком фронте был?

— На разных. Я контуженый. Последний год войны по госпиталям проваландался. Инвалид второй группы. Ну да, слава богу, живы. Теперь нам, фронтовикам, и отдохнуть можно.

— Оно бы так, — обронил Пантелей, — да кто все это будет отстраивать?

— Пусть отстраивают те, кто в тылу отсиживался. А то фиговина получается. Воевали, воевали, кровь проливали, а теперь кирпичи на горб? За что же воевали?.. Молчите? То-то и оно!

Он закурил сигарету, затянулся и добавил:

— Вы как знаете, а я себе буду жизнь устраивать по своим заслугам. Я контуженый. У меня все права и закон. Он тоже за меня. Пусть тыловые крысы вкалывают. Фронтовикам отдых нужен. Будьте здоровы.

Он сосредоточенно пыхнул несколько раз сигаретой, поплевал в ладонь, проверил надежность рукоятки на палочке и быстро заковылял в сторону вокзала. И Виктор Гай, и Пантелей молча смотрели ему вслед до тех пор, пока он не скрылся за развалинами.

Город просыпался. Прогрохотал по булыжнику военный «студебеккер», оставил на улице завесу какой-то рыжей, пахнущей гарью кирпичной пыли. С вокзала шли с котомками женщины и дети. Отставший от них мальчик громко плакал.

— Начнем с домоуправа, — сказал Виктор Гай и, закинув за спину вещмешок с продуктами, пошагал к черному одноэтажному бараку.

Под сапогами тонко взвизгивало битое, оплавленное в огне стекло. Пантелей поднял одну стекляшку и посмотрел сквозь нее на солнце.

— По акту, который мы имеем, — сказал домоуправ, — все жильцы этого дома погибли.

— А Бочкарев с дочкой?

— Он приехал, как и я, в конце мая, когда дом уже взорвался.

— А почему он взорвался?

Виктор Гай навис над столом и задавал вопросы тоном следователя. Ему почему-то казалось, что виноват во всем этот заспанный после пьянки домоуправ. Гай не мог знать, что перед ним сидит безногий человек, потерявший в этом доме жену, детей и старенькую мать.

— Саперы говорят, был заминирован с замедленным действием. В ночь на Первое мая взорвался. Все и погибли.

— Значит, вы уверены, что Надежда Садко с сыном погибла в ночь на Первое мая?

— Все погибли. Вот ей и письмо с повесткой у нас хранятся. Муж пропал без вести. Полковник какой-то ее спрашивал. Допытывался, как и вы, что да как… А раз погибла, не воскресишь.

— Где похоронены жильцы этого дома?

— Где и все. На кладбище. Только вы не найдете. Там братская могила. А список еще не сделали. На фанере долго не продержится, а на железе написать нечем. Краски нет. Нужна масляная. А где ее взять? Да и писать некому. Сам не умею.

…Вышли на улицу подавленные. Виктор Гай выбил о кирпич трубку, заполнил табаком, прикурил. Пантелей свернул самокрутку.

— Перекусить надо, — сказал он деловито.

Виктор Гай молчал. В голове не было ни одной четкой мысли, хотелось вот так постоять бездумно, покурить.

— Стоять без дела и делать дело может только почтовый ящик. Пошли.

Они вернулись к семнадцатому дому. Пантелей разложил на уцелевшем крыльце плащ-палатку, навыкладывал из вещмешка консервов, колбасы, сгущенного молока. Порезал толстыми ломтями хлеб. Ели без аппетита, нехотя.

— Жаль, не посмотрели, каким поездом лучше возвращаться…

— Волновался человек зря…

— Кто? — не понял Пантелей.

— Сирота.

Снова помолчали, ковыряясь ножами в банке со свиной тушенкой.

Мимо прошла молодая женщина с двумя примерно трехлетними мальчиками. Она крепко держала их за руки, но оба мальчика повернули головы в сторону летчиков и сразу включили тормоза.

— А ну перестаньте! — прикрикнула на них мать и тоже посмотрела на летчиков.

Виктор Гай сразу заметил, как она судорожно сглотнула слюну.

— Пошли же! — дернула она за руки мальчишек.

Те дружно заканючили:

— Хотим хлеба…

— Мамаша! — крикнул Пантелей. — Айн момент. Вы случайно не здешняя?

— Конечно, здешняя, — охотно ответила она и заправила под косынку светлую прядь волос.

— Подойдите к нам. Не бойтесь.

— А я и не боюсь. Фашистов не боялась, а своих чего бояться. А ну замолчите! — цыкнула она на хныкающих ребят.

Те сразу умолкли.