Потерянный рай

— Конечно, на кухне. Моют посуду. И выносят мусор.

— Славные ребята.

— Возможно. Ты с ними поговорила? Спросила, откуда они?

Поговорить с ними мне не удалось. Они не замечали меня.

Двигались они поразительно, трудно подобрать подходящие слова, чтобы описать эти движения. Сказать — «они проплывали», будет не совсем верно. Они скользили по помещению на длинных, стройных ногах с торчащими коленками бесшумно, как тени. И ни на кого не глядели. Словно нас вовсе не существовало. У меня с ними до разговора дело так и не дошло. Я считала, что они смущаются. Остальных их поведение не удивляло. Когда я разговорилась с работавшим на кухне студентом, тот сказал:

— Да не заморачивайся ты. Вы, иностранцы, много чего себе вообразили. Половина того, что вы прочли про нас, — вранье. Их мира больше не существует. Те, кого ты тут видишь, провалились меж двух стульев, пусть теперь выбираются самостоятельно. Что толку в красивых историях про священные долины? Я больше скажу: наверное, то, что случилось с ними, ужасно, но теперь-то что делать? Вернее, что им теперь делать? Расписывать свои тела на потеху туристам? Вести себя так, словно англичане сюда не приезжали? Они проиграли. О'кей, это ужасно — но нам-то что делать? Откупаться от них деньгами и обходить стороной их священные места, словно там под землей зарыт уран? Двадцать первое столетье на дворе. Погоди, вот доберешься до резерваций, там, как в музее, можно понаблюдать их прежнюю жизнь, совершить путешествие в прошлое, так сказать, и за немалые деньги, между прочим. Если они согласятся тебя впустить. Странно, но больше всего уважения они вызывают у меня, когда говорят: чтоб вы все сдохли, пошли вон отсюда. Сидят там, помирая от жажды, в своей гигантской тысячекилометровой песочнице, и делают вид, что остального мира не существует. И точно так же они вели себя тысячелетия назад, когда остального мира вообще не существовало.

— Гунны существовали, — возразила я.

— Не спорь со мной. Они живут, словно отгородившись от мира стеклянной стеной. Ни ты, ни я не сможем им помочь. «Люди доброй воли» тоже не помогут, им хочется жить, как жили их предки. И потом, куда денется та орава, которая на них кормится: сотрудники музеев, владельцы галерей, антропологи? Время не повернуть вспять.

— О чем ты задумалась? — спрашивает Альмут. — Ты слышала, что я сказала?

— Ты спросила, что нам делать.

— Тебе это кажется странным? Оглянись вокруг. Здесь все тонет в чопорной англосаксонской тоске, разве не так? Я соскучилась по щебету bem te vi и крикам periquito, мне хочется послушать sabia и увидеть ipe roxo, и фиолетовые цветочки quaresmira; и я хочу лопать churrasco[20] во время Родео, любоваться танцами Флево, потягивая ледяное пиво, и выбирать бикини в Базаре-13; я хочу повидаться с дедушкой и сыграть в карты у Хиппика Паулиста.

— Короче, у тебя началась ностальгия.

— Возможно.

— А как же Sickness Dreaming Place?

— Бинго. Поехали завтра.

— Как мы туда доберемся?

— Самолетом до Алис-Спрингс. Там купим four wheel drive — нам подойдет любая развалюха и двинем на Дарвин. В тропики.

— А моя работа?

— Уволишься. Найдем что-нибудь другое. Я не могу больше видеть этот коричневый диван, жуткую картинку с юным школьником верхом на пони, которая украшает нашу комнату, поломанные пластиковые стулья и эту тупую прыщавую бабу: «Could you please cook normal food darling, the whole house smells like an African village…?»[21]

— Пошли. Бюро путешествий. Арнем-Ленд.

10

Алис-Спрингс, Центральный промышленный район. Альмут считает, что для меня существует только настоящее, а прошлое исчезает бесследно, но я все прекрасно помню, хотя прошло уже несколько недель. Город, зажатый между Виллс-Террас и Стюарт-Террас, восемь улиц на берегу бывшей реки, обозначенной на карте, как «река Тодд», а на самом деле — огромной песочницы, полной оранжевого, сухого песка. Деревья засохли от отсутствия воды, а арки мостов, перекинутых с берега на берег, выглядят совершенно по-дурацки. Посреди вытоптанного, пересохшего луга несколько аборигенов, дымящийся костер, спящие люди. В Анзак-Хилл я оказалась одна, Альмут не захотела ехать со мной. Древний домик почты, превращенный в музей, фотографии отцов-основателей, окруженных верблюдами. Когда-то сюда можно было добраться только караваном, это теперь дорогу провели через Дарвин до самой Явы, чтобы окончательно забыть о Европе 1872 года. И фотографии 1905 года, изображающие то, что аборигены называют coroboree, межплеменной сходкой, только это — сходка между аборигенами и белыми.