Потапыч

Он отыскивает в углу закопченный керосиновый фонарь и зажигает скупой огонь. Тусклое пламя больше коптит, чем светит. Причудливые тени переламываются на стене.

Потапыч засыпает в колоду стойла овсяную сечку. Лошадь с пегой челкой и белым пятном на лбу протягивает к нему морду, ловит мягкими губами руки с сечкой и радостно фырчит, почуяв корм и знакомый запах человеческого тела.

Потапыч любовно гладит лошадь по теплой горбоносой морде.

– Проголодался, Васька? Кушай, родимец, кушай!

Лошадь тычется мордой в колоду, ворошит сечку и, жадно вбирая обмолоченные пустые колосья, хрустит зубами.

Из перегородка в широкие щели между досок пытается просунуть голову еще лошадь. – Ай и тебе покушать захотелось? – шамкает Потапыч. – На вот и тебе, кушай, кушай!

Он засыпает сечкой и вторую колоду.

Лошади фырчат и возятся в стояках. Потапыч следит, как они едят. Потом он выходит из сарая, прикладывает руку ко лбу и всматривается в даль.

Небо яснеет. Крепчает утренничек. Деревня тихо спит.

Потапыч зябко пожимается в полушубке и возвращается в сарай. Горькие неотвязные думы преследуют его.

– Вот получу двадцать целковых, – высчитывает он. – Десятку на семена надо да десятку на пашню с бороньбой… А жить-от чем? Эх, кабы Игнат к поре-времени вернулся!..

А за сараем в белесую муть неба вонзаются багровые огни. Сперва они еле заметны, острые и тонкие, как лезвие ножа. Потом огни расходятся ярче и шире и окрашивают небо зловещим заревом.

Тревожные далекие крики будят тишину ночи:

– Э-эй! Пож-ааа-ар!

III

Арестантская при волостном правлении сырая и холодная, с развалившейся печью, сложенной из саманных кирпичей.

Вверху в одной из стен небольшой круглый вырез вместо окна.

На земляном полу солома для спанья.

Сторож Федор, болезненный солдат, инвалид русско-японской войны, громыхает замком и отворяет дверь.

Потапыч поднимается с соломы.

– Ванятку навестить тебя привел, – объясняет сторож. – Ну, ты лезь, пострел, скорей, покудова старшины нет! Заметит старшина, – обоим беда будет!

Белоголовый мальчуган с болячками на губах проскальзывает мышонком в дверь и говорит:

– Не заметит, дяденька!

– А ежели заметит, тогда что?

– А заметит, я в солому зароюсь!.. Не найдут!

– Ну, то-то! – соглашается сторож.

– А-а, это ты, Ванятка? – радостно встречает Потапыч правнука.

Сторож торопливо запирает дверь.

– Здравствуй, дедушка! Мамка навестить тебя прислала! – говорит Ванятка.

– Спасибо, милый! Садись-ка вот сюды рядом…

Мальчуган подсаживается на солому. Пугливо и с любопытством он осматривает арестантскую. В руках у него узелок.

– Што, как Дарья? Как вы там? А? – спрашивает Потапыч.

– Мамка тебе хлеба с картошкой испекла, – говорит Ванятка и развязывает узелок.

Белые пушистые брови старика двигаются радостно, и лицо оживает в кротком, тихом просветлении.

– Спасибо, детка!..

Оба молчат. Потапыч отламывает кусок хлеба и медленно жамкает беззубыми деснами.

– Дедушка, долго ты будешь сидеть? – спрашивает Ванятка.

– Не знаю, касатик… Федор говорил, што завтра ослобонят!

– Поскорее просись, дедушка!

– То-то, милый, што спросу моего не послушают! Земский, вишь, на пять ден к отсидке приказал.

– За что, дедушка?

– Начальство, детка, ничего не поделаешь… Без начальства, детка, и чирий не вскочит… Вот при господах управители еще строже были… Стар, говорят, ты… А нешто я виноват, што стар… Девяносто годов, слышу-вижу плохо, давно бы на покой пора, да куды денешься?..

– Плохо здесь, дедушка?

– Надо бы хуже, да некуда…

Потапыч тяжело вздыхает.

– Не получила Дарья письма?

– Не-э…

Оба молчат. Каждый думает о своем. Потапыч о том, как выйти теперь из нужды, чтоб не умереть с голоду, Ванятка – о дедушке. Добрый он, а вот все обижают его. И все потому, что он старый. Старого любить надо, а они обижают…

– Дедушка, я слышал, мужики говорили, будто тебя, урядник на пожаре вдарил?

– Ударил, касатик… Как приехал я с баграми да стал около лошади хлопотать, он на меня и налетел… Вот и сейчас спину ломит…

– Што же ты, дедушка, ему?

– Што ему… Сказано, детка: «С сильным не борись». Спасибо, ребята заступились за старика…

В глазах Ванятки вспыхивают гневные огоньки. Он выпрямляется и с возмущением говорит:

– А я бы, дедушка, не стерпел… Сам бы сдачи дал… взял палку да отлупцевал урядника…

– Ну-у?

– Вот тебе, дедушка, и ну-у! А еще, дедушка, взял бы да их поджег!

– А-их, ты, глупый!.. Разве можно такие страсти баять! Дай-ко я те за вихор маленько потреплю!..

– Не надо, дедушка!

– То-то не надо! Мы, детка, люди маленькие… Каждый, кто бляху надел, тот нами и помыкает.

– Тятька с войны вернется, я все тятьке расскажу… Тятька им задаст! – не успокаивается Ванятка.

– А-их, глупый ты, глупый…

Потапыч любовно гладит мальчугана по голове. Оба близко прижимаются друг к другу, и от этого спадает тяжесть с сердца старика.

Сторож стучит в стенку арестантской, давая знать, что срок свиданья окончился.

Ванятка встряхивается.

– Домой, дедушка, пойду!