Потаенное судно

С новой силой, с новым ожесточением вошла в него боль, парализуя волю и разум. Обожженный мозг являл на свет давно забытую картину. Антон не хотел вспоминать о ней, изгонял из сознания, но вот она снова всплывала, словно мстя ему за допущенную когда-то жестокость. Он видит Юрку, который вызывающе ухмыляется, дразнит отца, заставляя младшего брата Володьку подсовывать грецкие орехи в притвор двери. Сам нажимает на дверь, орех под натиском стреляет звучно, лопается, что приносит визгливую радость обоим. Мать и отец предупредили старшего:

— Перестань баловать!

Юрка продолжал свое.

— Ничего…

— Ревом кончится!

— Пустяки…

Не рассчитав нажима, Юрка налег на дверь. Орех хрустнул сухо, Волошка взвыл истошно: палец его был расплющен в притворе. Взбешенный случившимся, вскочил Антон, схватил широкий флотский ремень, кинулся за старшим. Тот забился в угол, не видя пощады. От отчаяния перед неминуемой расплатой подобрался весь, сжал кулаки, сдавил брови у переносья, так что поперечная канавинка разрезала лоб, просипел в страхе:

— Только тронь!

И пошел на отца. Антона это еще пуще подстегнуло. Не помня себя, поймал сына за руку, крутнул на месте, давай стегать его жестоким образом.

— Бей, бей, раз ты такой! — с отчаянным визгом заявлял сын.

Уши Антону сверлит этот казнящий возглас. Антон закрывает лицо руками, выговаривает в голос:

— Зачем я его так, зачем?.. Век себе не прощу!

И вдруг ощутил, будто тело его обжег кнут отца Охрима, который тогда, в день отъезда на хутор в коммуну, стеганул им вызывающе равнодушную каменную бабу. Опоясав жесткой змеей, кнут, показалось, охватил вместе с бабой и его, Антона, опек тело до рези в глазах.

Услышал, как чавкают чьи-то шаги по раскисшей дороге, увидел женщину, всю в белом. Ему показалось, это она, божевильная Марьяна, Мара, возвращается в слободу из своего каждодневного таинственного странствования. Белое наваждение удалилось, заметил: повернуло вправо, вошло в калитку его дома, переступило порог. Вместе с расползающимися по лопаткам успокоительно теплыми мурашками пришла догадка: «Клавка Перетятько…»

Часто случалось, что Клавка, возвращаясь с фермы, заглядывала к Пане. А теперь и подавно.

«Только почему она даже халата не сняла? — мелькнуло в голове. — А что там, дома? Как Паня, как дети, как Андрейка?»

Новая тревога подняла его с земли. Медленно зашагал на непрочных ногах, словно освобождаясь от глубокого забытья.

1972—1974, 1980 гг.