Поствоенный синдром

Машина проехала небольшой рынок, втиснулась в узкий проулок между складскими помещениями и завернула к одному из них. Вокруг не было ни охраны, ни случайных посетителей: просто так в эту часть торговой зоны никто не заглядывал.

— Всё, пошли! — скомандовал бугай.

Они покинули авто и двинулись к обшарпанному складу. Здание было одноэтажное, с узкими, вытянутыми вдоль потолка окнами. Дверь открыта, и возле неё гладила дворняжку чернявая девочка лет семи. Громила побежал к испуганной девчушке. Та скрылась в темноте склада и попыталась закрыться, но подскочивший браток рванул дверь на себя. Девочка с криком кинулась вовнутрь. Войдя последним, Олег оказался в небольшом помещении шириной с крохотную комнату. Под окнами располагались стеллажи с жестяными банками и бытовой химией. До застывшей у стены семьи было всего три-четыре метра. Располневший отец, прикрывавший собой жену и дочь, походил на азербайджанца.

— Чё, как торговля? — Громила сплюнул на пол. — Главный говорит, ты задолжал за три месяца. Тебя же предупреждали?

Он схватил ближайший стеллаж и опрокинул его на пол. Со звоном слетели жестянки и побилось вдребезги стекло.

— Давай бэз сэмьи?

Подавив страх, торговец сделал шаг к бандитам.

— Не-а, с семьёй. Я возьму с тебя женщиной. — Бугай садистски хохотнул. — И ребёнком.

— Гиждэлах![1]

Отец семейства набросился на громилу, но он подставил кулак и зарядил торговцу под дых. Тот согнулся, хватая воздух, а ещё один удар в колено окончательно его повалил. Посыпались пинки в живот.

— Лёха, хватай девку! Будем учить! Солдат, чего стоишь?

Мелкий по приказу сунулся к стене и оттолкнул мать. Девочка панически вопила сквозь слёзы. И только в этот момент, увидев и услышав достаточно, Самойлов твёрдо произнёс:

— Хватит.

Обернувшийся к нему громила получил резкий удар в нос и второй — в челюсть. Прописав «двойку», сержант обхватил быка за шею и потянул к себе, чтобы в следующее мгновение зарядить коленом в промежность. Истекающий кровью рэкетир свалился вслед за собственной жертвой. Оставшийся браток выхватил раскладной нож и, не томя ожиданием, сделал выпад. Однако Самойлов вовремя ушёл в сторону, перехватил вооружённую кисть и беспощадным движением провернул её к предплечью. Нож выпал из руки, а боль сломанных костей и разорванных связок заставила Лёху кричать. Но и этого шанса привлечь внимание посторонних Олег ему не дал. Потянув мелкого за ноздри, второй рукой он нанёс удар по трахее: несильный, но и достаточный, чтобы заткнуть бандита. Схватив за воротник, Самойлов оттолкнул его к подельнику, и споткнувшийся о лежащее тело Лёха повалился вслед за коллегой.

Руки Олега слегка побаливали и покраснели от крови, но эта боль не стоила ничего по сравнению с тем, что он предотвратил. Спустя секунду восторжествовавшее чувство справедливости сменилось тревогой. Та жестокость, с которой он избил рэкетиров, появилась не сегодня — она впитывалась на Кавказе последние пять лет. Проникала взамен потерянного пота и крови. Ведь можно было не ломать тому уроду руку, но он сделал это осознанно. Не просто остановил — покарал. И поступил правильно. Олег присел перед лежащим громилой. Поначалу тот пытался встать, но приближение сержанта заставило его остановиться.

— Расклад такой, — отчётливо проговорил Самойлов: — Сейчас вы валите отсюда и больше не возвращаетесь: ни сами, ни с кем-то ещё. На Кавказе мы охотились за теми, кто резал людям головы. Вы мне проблем не составите. А вашему Грызе передайте, чтобы больше сюда не лез. — Олег достал из кармана старый бумажник, выудил стодолларовую купюру и запихал её бандиту под воротник. — Вот, отдай ему, он в курсе.

И только после этого победитель отошёл в сторону. Бугай с трудом поднялся и помог встать Лёхе. Заливая пол кровью из носа, он закинул на себя руку подельника и те вместе двинулись к выходу. Перед тем, как покинуть склад, громила напоследок бросил:

— У тебя большие неприятности, козёл.

— Знаю, — тихо ответил Самойлов.

Олег посмотрел на семью. Они до сих пор были испуганы, но, по крайней мере, немного успокоились. Мать опасливо поглядывала на чужака, держа дочурку в нерушимых объятиях. Совсем как мать Зулайхон прикрывала её десятилетнюю сестрёнку.

— Ты гэрой, — со вздохом произнёс отец-торговец. — Спасыбо.

— Это не ваш город и вы не на своей земле.

— Но мы нэ мэшаем. Не грабым. Это вы пришлы забрать всё, что было. Нэт, даже этого нэ было. — Торговец снова вздохнул.

Олег нащупал в кармане визитную карточку.

— Возьми. Позвонишь по номеру, расскажешь, кто приходил и зачем. Про угрозы жене и дочери. Пусть снимут побои. И да, нож не трогай, на нём отпечатки.

— Но нас дэпортируют.

— А иначе убьют, — отрезал Самойлов. — Где твоя диаспора, раз бандиты спокойно приезжают тебя грабить? Нет их? Потому что здесь не те кавказцы и ты для них никто. За тебя не заступятся, а меня второй раз здесь не будет, — и, помедлив, добавил: — Я бы и не стал.

— Яхши[2], позвоню.

— И про меня, главное, ни слова. Во дворе не заметил камер, значит, смогу уйти по-тихому. Скажешь, прохожий помог.

— Я могу тэбя отблагодарить?