Поступь хаоса

– Надежда кошмарна, моя Виола, – сказал он. – Никто в этом не признается, но так оно и есть.

У меня глаза опять стали мокрыми.

– Тогда как же вы ее выносите? Как вы даже думать о ней можете? Кажется, тебя накажут за одну только мысль, что ты ее заслужил, эту вашу надежду…

Он коснулся моей руки, совсем легонько.

– Это потому, что жизнь без надежды еще кошмарнее, Виола.

Я снова проглотила слезы.

– Хочешь сказать, мой единственный выбор – это чего я буду до смерти бояться всю оставшуюся жизнь, одного или другого?

Он расхохотался и открыл объятия.

– Ну, наконец-то улыбка!

И он правда меня обнял.

И я ему позволила.

Но внутри, в груди – там до сих пор жил страх, и я не знала какой. Страх с надеждой или страх без нее.

Прошла вечность, прежде чем я смогла наконец отстегнуться. Не так-то это просто, когда висишь на ремнях вниз головой. Добившись своего, я вывалилась из кресла и сползла по стене рубки, которая, кажется, сложилась внутрь себя гармошкой.

– Мам? – Я начала пробираться к ней через завалы.

Она лежала лицом вниз на бывшем потолке, ноги согнуты под таким углом, что я не могла на это смотреть…

– Виола? – снова повторила она.

– Я тут, мам. – Я столкнула все, что лежало на ней сверху, папки, скринпады, все сломанное, битое…

Все, что было не пристегнуто, побилось, пока мы кувыркались… разлетелось на кусочки…

Потом я стащила у нее со спины большую металлическую пластину…

И увидела.

Кресло пилота оторвало от пола, вырвало ему заднюю панель с потрохами, от спинки остался острый кусок металла…

и он входил ровно в позвоночник моей маме.

– Мам? – пискнула я, пытаясь приподнять его…

но стоило его сдвинуть, как она закричала… закричала так, будто меня тут не было…

Я замерла.

– Виола? – Она хватала ртом воздух; голос был тонкий, надломленный. – Это ты, Виола?

– Я здесь, мам. – Я легла на пол рядом с ней, лицом к лицу.

Сняла со щеки кусок стекла. Глаз под ним дико озирался вокруг.

– Дорогая?

– Мама? – Я плакала и пыталась смести с нее еще какое-то стекло. – Мама, говори, что мне делать.

– Лапочка, ты не ранена? – Снова высокий, трепещущий голос, словно она никак не могла толком вдохнуть.

– Не знаю. Мам, ты можешь пошевелиться?

Я засунула руку ей под плечо, чтобы перевернуть, но она снова закричала, и я тоже, и отпустила ее, пусть лежит как лежала, на животе, на потолке, с куском металла в спине, кровь текла из-под него медленно, словно нехотя, словно невелика важность, и все кругом сломано, сломано, сломано…

– Твой папа, – выдохнула она.

– Не знаю, – всхлипнула я. – Пожар…

– Твой папа тебя очень любил.

Я замолчала и уставилась на нее:

– Что?

Она пыталась двинуть рукой, вытащить ее из-под себя, и я нежно ее взяла, сжала.

– Я тоже тебя люблю, Виола.

– Мам? Зачем ты это говоришь…

– Слушай, милая, слушай меня.

– Мам!

– Нет, слушай…

И она закашлялась, и это оказалось так больно, что она снова закричала, а я вцепилась ей в руку и даже не замечала, что тоже ору.

Она умолкла, снова стала хватать ртом воздух, глядела на меня, не отрывая глаза – того, единственного, который мне было видно, сейчас уже более сфокусированного, – словно изо всех сил пыталась… словно ничего в жизни не хотела так сделать, как этого, сейчас…

– Они за тобой придут, Виола.

– Мам, прекрати, пожалуйста…

– У тебя хорошая подготовка. Ты выживешь. Ты останешься в живых, Виола Ид, слышишь меня?

Она говорила громче, сильнее, хотя боль из голоса никуда не делась.

– Мам, ты же не умираешь…

– Забери мою надежду, Виола, – сказала она. – И папину тоже. Я отдаю ее тебе, поняла? Я отдаю тебе мою надежду.

– Мам, я не понимаю.

– Скажи, что ты ее взяла, дорогая. Скажи мне это, сейчас.

Горло у меня напрочь перехватило, наверное, я плакала, но все было как-то по отдельности, ничто ни с чем не соединялось, я лежала, держа маму за руку, в разбитом космическом корабле, на первой планете, куда я в жизни попала, посреди ночи, заглядывавшей сквозь дыру в корпусе, и мама умирала, она умирала, а я так ужасно себя с ней вела уже много месяцев…

– Скажи это, Виола, – взмолилась мама. – Пожалуйста.

– Я беру ее, – сказала я. – Я беру твою надежду. Она у меня, слышишь? Мам?

Но я… я не знала, слышит ли она меня еще.

Потому что рука перестала сжимать мою.

И вот тогда-то что-то произошло… что-то превратило все происходящее в сейчас, отрезало прошлое, конвой и всех, кто в нем был, – они ушли, пропали, и осталась только я, здесь, теперь, и так быстро, что это казалось совсем нереальным.

Папа.

Крушение.

Мама.

Нереально.

Я как будто смотрела на все, и на себя в том числе, откуда-то из другого места.

Я увидела, как встаю рядом с мамой.

Как жду некоторое время посреди обломков, не зная, что мне делать дальше.

Пока не проходит какое-то заметное время, и что-то уже точно пора делать. Дальше я увидела, как лезу туда, где дыра распорола стену рубки, и в первый раз выглядываю наружу. На планету.

Я смотрю в темноту. В темноту поверх еще другой темноты. В темноту, которая прячет разные вещи.

Вещи… я их слышу.

Звуки зверей, которые как-то слишком похожи на слова.