Постижение смысла

Пожалуй, однако, это зависит от свободы человека – как и насколько далеко он преобразит это встречающее-затрагивающее его подходящее настроение в свою настроенность-определение и положит ему основу и таким образом в каждом случае отчеканит-отольет свою собственную сущность в определенный образ. Да, свобода есть не что иное, как эта соответствующая пра-бытию и обращенная к пра-бытию без-дно-основа, которая определяет-настраивает себя на осново-полагание истины пра-бытия в смысле сохранения его в сущее-бытующем.

(Либо у-дивление как основное настроение для основы ставит перед суще-бытующим и φύσις; понимает как ἀλήθεια и добавляет-присовокупляет туда всю человеческость – либо вы-саживание в ужас дает возможность пробиться в Открытое покинутости всего и всяческого суще-бытующего пра-бытием и принимается за осново-полагание истины пра-бытия как необходимое.)

Удивление и ужасание – это крайние и, то есть, самые изначальные настроения, связанные с без-основностью и об-основываемостью истины пра-бытия. Их уникальное своеобразие и редкость соответствуют сущности пра-бытия. Тем разнообразнее по этой причине превратные толкования и вариации и ослабления этих настроений. Но вследствие давно привычного антропологического толкования человека («биологического» – «психологического» – «спиритуалистического» – «морального») достигнута неведомость, которая теперь и заставляет всякое сказывание о богах казаться произволом и массовым суеверием, чисто обезьяньим подражанием и утомлением от привычного-нудного и пустой самонадеянностью; ведь основное представление о так Названных сводится к тому, что они есть «предметы», и к этому человек как раз имеет или не имеет отношение, основанное на представлении.

Только лишь то тех пор, пока человек не отделен-оторван от сущения пра-бытия и от своей вы-саженности в ужас подверженности всему и всяческому суще-бытующему суще-бытности – и пересажен в безосновность истины пра-бытия – и только лишь из этой пересаженности снова возвращается к усмотрению просвета, в котором ему открывает себя отказ-отвержение, которое само есть приветственный знак пра-бытия, которое он уже таким образом со-бытует в со-бытии – до тех пор боги не могут найти выражение в языке, поскольку позабыто-утрачено всякое время-пространство для их божественности. Тут остается только считаться с тем, что было до сих пор; и это исчерпывается либо бессильными и без-основными вариациями на тему христианского бога-творца, либо только контр-христианским, то есть языческим подражанием «мистическому». В сфере власти, описываемой историей метафизики, которая охватывает и то, и другое, а нам сейчас оно известно в расхожем виде только в виде подражания существовавшему исторически, но зато существует на расстоянии вытнутой руки, удобно и сподручно, а также разнообразно – боги стали невозможны, говоря исторически; их бегство было решено и совершено в рамках этой эпохи, а эпоха благодаря этому бегству – и эпоха благодаря этому бегству и его утаиванию-сокрытию получила наложенный на нее отпечаток как чеканную форму.

Поэтому всякое называние богов и умалчивание о богах – как вызывающее колебания – становится вопросом постижения смысла истории бытия. И только когда человек, в уникальных частностях своего дерзаемого, в ураганах и смерчах этой истории даст себе определить себя и не будет больше превратно-искаженно толковать вы-саженность в ужас психологически-морально, а преобразует, подведя иную основу, в путь настоятельного вникания в Вот-Тут-бытии (как терпеливого дожидания просвета отказа-отвержения) – только тогда он вступит на тропинку, которая ведет к области подготовки человека к осново-полаганию иной сущности самого себя и позволяет возникнуть тихому подозрению-предчувствию, что бегство и близость богов смогут еще раз стать вопросом выбора-решения. Любой иной путь – через посредство обсчитывания суще-бытующего и его объяснение и преображение – есть путь только кажущийся. Без-божие состоит не в отрицании и не в потере какого-то одного бога, а в отсутствии основы для божественности богов; поэтому занятие привычным богослужением и его утешения и превознесения – это всегда все же безбожие, равносильное замене такого служения возбуждению «переживаний» и вызванных чувствами волнений.