Post Scriptum

– Я стану сейчас говорить вам, а вы старайтесь слушать. Старайтесь. Старайтесь невыносимо, и тогда, если только это Богу угодно, вы услышите меня. Пусть покуда не разум ваш, но тело меня услышит. Ведь это заблуждение полагать, что только ухо человеческое обладает слуховыми возможностями, поверьте, что это совсем не так. Я давно уже убедился, что в плоти нашей ничего не глухо, каждый орган, всякая частица, наделены такой способностью. А более остальных, я думаю кровь, оттого, что она не застаивается в едином каком-то месте, напротив, кровь беспрестанно движется, и разносит всё услышанное по телу. И в этом именно, мне представляется природа интуиции, многие не находят ей объяснения, а всё между тем просто, очень просто. Ухо всякого смертного ещё ничего не улавливает, глаза не могут что-нибудь разглядеть, в то время как кровь, уже чувствует, слышит далекие отголоски предстоящего, читает неведомые сигналы и торопливо передает их мозгу. Тем вернее, что отсутствие интуиции у некоторых господ, это лишь явный признак замедленного передвижения крови. И вот я обращаюсь теперь именно к крови вашей, упование моё также возложено на вашу душу. Я верую, что она раскроется и не отвергнет слов моих. И хотя служение церкви наставляет меня, превозносить душу над плотью, я всё же обращаю молитвы свои не только к духовному, но и к телесному.

Отец Иеремей замолчал, Антон Андреевич, охваченный неживой бледностью, и даже как-будто прозрачностью, не раскрывал глаза. Перекрестив его и себя, по несколько раз, священник продолжал:

– Ваше нынешнее положение тяжело и серьезно. Вы почти уже умерли, однако всё еще остаетесь живы. Пустите жизнь свою на Божью волю, господь сам решит, как лучше для вас. Не знаю, ждёт ли вас кто-нибудь… Коли ожидает хоть кто-то, помышляйте о нём, от этого всегда немного легче бывает. И ещё, не бойтесь. Ничего пусть не страшит вас, ни смерть, ни жизнь, и одно и другое, только предвестие, начальное выражение чего-то большего, того, что незамедлительно последует и избавит от страданий, которые теперь изнуряют вас.

Сосредотачиваясь на смысле сказанного, всё сильнее, отец Иеремей вновь приступил к молитвам.

В это мгновение, словно короткое долгожданное прозрение, опустилось на Антона Андреевича. Он ясно увидел священника, услышал слова произносимой над ним молитвы, вспомнил даже о Полине Евсеевне и о чужом мальчике, спасенном от толпы, боль во всём его теле отступила. Смыковскому показалось, что он чувствует всё, может пошевелиться и вероятно даже встать. Ощущение счастья и легкости в теле, продлилось ещё немного, пока не прикрыл он глаза.

Отец Иеремей взглянул на него с беспокойством. Встревожено он тронул Смыковского за плечо. Антон Андреевич вдруг будто вытянулся, затем дернулся несколько раз, и голова его безжизненно запрокинулась назад.

Поднявшись с кровати, священник направился поспешно к дверям и распахнул их настежь.

– Юлия Серафимовна, – позвал он, – прошу вас, войдите! Мне кажется, что жизнь покинула несчастного…

XIV.

Полина Евсеевна Еспетова сидела в синем кресле, в самом центре гостиной. Уже второй день после исчезновения Антона Андреевича, она, обращенная лицом ко входным дверям, неподвижно ждала его возвращения.

Сострадающая Катя всё суетилась вокруг, предлагая Полине Евсеевне то умыться, то хоть немного поесть.

– Лучше бы вы прилегли барыня, что же вам здесь сидеть, – приговаривала она всякий раз, проходя мимо Еспетовой.

В то же время Андрей Андреевич не проявлял никакого волнения, он напротив, сердился и бранил жену свою, за излишнее близкосердие.

– Отчего же ты голубушка, вдруг так страдаешь? – словно издеваясь, спрашивал он, – подумать только Антон пропал. Да отчего же пропал? Когда быть может, взял, да и уехал, оттого, что так пожелал. Гораздо хуже, что остались мы теперь без средств, однако ты и вовсе не печалишься об этом, как-будто это несчастье не относится к тебе.

Даже Фёдор уговаривал Полину Евсеевну поберечь себя. И Мишенька, то и дело, тянул ее за рукав белого, отороченного кружевами, атласного халата, упрашивая поиграть с ним.

Никому из них Еспетова не отвечала, лишь один раз погладила молча Мишу по шелковистым волосам. У нее не было сил произносить слова. Она упиралась взглядом в тяжелые, будто омертвевшие двери, и ничто не могло её отвлечь.

«Если бы только хоть кто-нибудь сумел меня понять, – думала Полина Евсеевна, – Антон Андреевич исчез… Исчез! Какое страшное слово. Его нет рядом, и я даже не знаю, появиться ли он. Господи, вот бы открыться сейчас дверям и что бы он вошел, снял искрящееся от снега пальто, вот бы услышать его голос… Господи, как была бы я счастлива. Но я отреклась тогда, в тот страшный день, от Бога, – прервала она сама себя, – и уже не в праве просить у него радостной доли. А ведь с Антоном Андреевичем произошло что-то, и должно быть ужасное. Но что? Я бы всякую участь приняла теперь, пусть никогда бы я и не увидела любимого моего Антона Андреевича, лишь бы узнать, что с ним всё ладно…»

Катя, тихо присевшая напротив Еспетовой, помешала ее мыслям.