Поспорить с судьбой

Потом то же самое учинили компаньоны Ваира – у них же из общего дела капитал изъяли получается. Казначей пустил слезу, что в пещере сокровищ нашли совсем мало, наверное, девушки растащили, и дефицит бюджета по-прежнему поправить нечем… Смеешься? Я тоже чуть со смеху не помер. Министр иностранных дел заскулил, дескать, что мировая общественность скажет, что нас после этого, как Мистралию, перестанут за людей считать… А Шеллар к тому времени пятнами пошел, сидит, сопит как тролль, глаза кровью налились, но молчит. А они видят, что он молчит, и полный бардак устроили…

– Это тогда стекла выбили? – уточнил Жак.

– Да никто стекла не бил, подожди, не перебивай. Слово опять взял граф Монкар и внес предложение, во-первых, создать особую комиссию, которая расследует коварное убийство на банкете и добьется, чтобы голова виновника – то есть твоя – украсила площадь Справедливости. А во-вторых, внести все беззаконные деяния его величества в отдельный список и на основании этого поставить вопрос о правомерности его пребывания на престоле. Так иногда делается. Короли не предстают перед судом, но, если попадаются на чем-то преступном, с них запросто снимают корону. Я понял, к чему идет, представил, что мне придется все-таки занять престол, и мне чуть дурно не сделалось… Тут смотрю – Шеллар приподнимается во весь рост и как рявкнет: «Корону? Корону тебе, сукин сын?» Все сразу – хлоп! – и заткнулись. А он поводил глазами по залу и негромко так начал говорить. «Вы, господа, – говорит, – намеков не понимаете. Вы тут настолько уже обнаглели, что на второй день после неудачного заговора приходите ко мне и начинаете высказывать претензии». Говорит, а голос все громче, громче… «Доходит, – говорит, – уже до того, что человек, по уши погрязший в заговоре, лучший друг руководителя и отец активной участницы, которого оставили на свободе только из уважения к его былым заслугам, ставит вопрос – могу ли я оставаться на престоле? Это следует понимать так, что заговор продолжается?»

А потом уже стал не говорить, а кричать: «Когда шайка мошенников фактически узурпировала власть, вам это казалось законным и правильным, потому что они с вами делились взятками, а когда их не стало и законный правитель начинает наводить порядок, вы вопите о беззаконии? Голову виновника вам захотелось? А о своей собственной вы подумали? Где она может оказаться завтра, вместе с вашим списком?» – Элмар перевел дыхание, опорожнил очередной бокал и продолжил: – Жак, это было жутко, можешь мне поверить. Шеллар орал минут десять. У всех дар речи пропал моментально. Даже у меня. Никто никогда не слышал, чтобы король так кричал. Он голос-то повышал в крайне редких случаях, сам знаешь. А тут… страшно было смотреть. Стоит, ладонями в стол уперся, бешеными глазами водит и орет. Боги, я никогда не подозревал, что у моего кузена такая луженая глотка! Он по каждому прошелся персонально, каждого ткнул носом в дерьмо и обложил матом в семь этажей. Генерала, у которого берут солдат для покушения на короля, а он знать не знает. Казначея, у которого в казне образовалась загадочная бездонная дыра и которого ждет личная королевская ревизия, и если он до тех пор эту бездонную дыру не заделает, свои претензии будет высказывать на том свете предкам. Наследников этих придурочных, которым оставили родовой замок, а они еще недовольны, наверно, хотят титула лишиться. Министра иностранных дел, который работает на три разведки одновременно и почему-то думает, что никто об этом не знает… Ну и прочих. Я испугался, что его сейчас еще и безумцем объявят, стал за камзол дергать, так и мне досталось. Дескать, первый паладин сидит тут для мебели, наследник называется, не имеет понятия, что творится в стране, и вином от него разит с утра. А я, между прочим, всего-то один бокал за завтраком выпил. Даже обидно… Все застыли, никто не шевелится. Ждут, чем это закончится.

– И чем же? – нарушил возникшую после этих слов паузу Жак.

– Тем, что начали лопаться стекла, которые тебе так покоя не давали. Никто их не бил, они сами полопались. Штуки три. Тогда его величество изволили опомниться и успокоиться. Снова поводил глазами по залу, посмотрел на окаменевшие физиономии и уже нормальным голосом добавил: «Я тут король или хрен собачий?» И знаешь, как-то ни у кого сомнений по этому поводу не возникло. Вот уж никогда не думал, что можно так напугать людей простым десятиминутным криком.

Безусловно, рассказ Элмара был невероятен уже потому, что ярость была Шеллару до сих пор не свойственна. При всех достоинствах, по части выражения чувств у его величества были с самого рождения определенные проблемы. И, в отличие от обычных людей, которые постигают смех и слезы, горечь утраты и восторженность любви в определенном возрасте, Шеллару каждое из них давалось с большим трудом. Либо, как это случилось когда-то со способностью смеяться, путем длительных тренировок, либо вот такими потрясениями.

– Как я понимаю, – улыбнулся Жак, – сегодня его величество научился гневаться?