Посол Урус-Шайтана

— В Сечи, дед! В Сечи! — зашумели казаки. — Чего ж тебе не верится?

— Долго рассказывать, други… Вот уже двадцать шестой год, как схватили меня крымчаки и в неволю продали. Под самый Цареград… Двадцать пять годков не пил я воды из нашего Днепра… Только рвался к нему!.. За это и очей лишился!.. А теперь, лишь перед смертью, снова в Сечи! Дома!.. Спасибо судьбе, что — хотя и на старости — обратила ко мне лик свой!..

— Ба, ба, ба! — вдруг произнёс Метелица. — Случаем, брате, ты не Данило Сом будешь?

У кобзаря по лицу промелькнула какая-то неясная тень, словно он старался вспомнить, где слышал этот голос. Морщинистые руки дрожали, мяли шапку.

Над площадью нависла тишина.

— Разрази меня гром, не узнаёт, старый хрен! — Метелица ударил кобзаря по плечу. — Метелицу не узнает! Где такое видано? Должно быть, братец, здорово тебе насолили проклятые нехристи!

— Метелица! — Кобзарь широко раскинул руки. — Корней! Побратим дорогой! Какая радость, что первого тебя встретил!

Они крепко обнялись.

А вокруг уже теснились другие старые казаки. Сома передавали из объятий в объятия. Оказалось, что ещё многие помнят его.

— Ну, как ты?..

— Откуда? Рассказывай же, Данило!

— Да ты, никак, с того света?!

— Погодите, братья, — произнёс Сом. — Все обскажу. Только потом. А сейчас ведите меня к кошевому… У меня к нему дело важное.

— Иди, иди, Данило, да возвращайся поскорее, пока в бочке кое-что есть, а то без тебя осушим! — забасил Метелица и велел Товкачу. — Проводи старого прямо до Серка!

Товкач взял кобзаря за руку, повёл через площадь к большому дому с высокими окнами с разноцветными стеклами и широким крашеным крыльцом.

Теперь казаки обратили внимание на поводыря слепого кобзаря.

Яцько стоял в сторонке, не очень вслушиваясь в разговор. Он с восхищением рассматривал Сечь.

Так вот, оказывается, какие они, запорожцы. Даже удивительно, до чего они похожи на крестьян его родной Смеречовки, откуда он сбежал в конце лета. Такие же огрубевшие от работы руки и обветренные, дождями и солнцем выдубленные лица. У большинства поношенные, латаные свитки, кожухи, стоптанные сапоги и полотняные штаны. Лишь немногие из казаков красовались в дорогих панских кунтушах[2] или новых кожухах по фигуре…

Но в то же время они и отличаются от смеречовских крестьян. У запорожцев смелый, гордый взгляд, которого Яцько никогда не видел у односельчан. У каждого сабля на боку, пистолет, а то и два за поясом. А на головах овечьи, лисьи или заячьи шапки с малиновыми, свисающими шлычками… Нет, они совсем не такие, как на родной его Гуцульщине!

Потом его взгляд пробежал по длинным приземистым хатам-куреням, почти вплотную прижавшимся к крепостным стенам. Камышовые крыши припорошены мелким снежком. Под ними темнеют узкие, словно бойницы, оконца. Дома войсковой канцелярии и старшин выше, красивее, крытые гонтом[3]. На другой стороне площади радует взор крашеными стенами и золочёными куполами сечевая церковь.

Заметив, что казаки обратили на него внимание, мальчонка поспешно сдёрнул шапку, поклонился и хрипло произнёс:

— Добрый день, панове казаки!

— Здоров, парень! — ответил за всех Метелица. — Да не зови нас так, какие паны из нас, голодранцев… А паны — там, — кивнул он на дома сечевых старшин. — Понял?

— Понял.

— Правда, кое-кто и из нашего брата прётся в паны. Ну, да это не твоего ума дело… А теперь выкладывай, откуда сам будешь. Где с Сомом повстречался?

— Все, все, что спросите, расскажу… Сперва вот мне бы Арсена Звенигору найти.

Казаки удивлённо переглянулись:

— Эге, у Звенигоры, вишь, и родич объявился! Да ты-то сам разве его не знаешь, нашего Звенигору? Он здесь, между нами…

— Нет, не знаю… Надо ему кое-что передать…

Звенигора вышел вперёд. Царапину на руке он успел залить горилкой и присыпать порохом. Поверх надетого уже жупана на нем был внакидку наброшен кожух, украшенный красивой вышивкой. И жупан и кожух во многих местах залатаны, — не у одного хозяина, знать, побывать успели, пока к казаку попали.

— Что ж ты хотел передать мне, хлопче? — спросил он недоуменно.

— Я из Дубовой Балки, я…

— Ты из Дубовой Балки? — подался вперёд Звенигора.

Сердце у него ёкнуло: там, на берегу Сулы, вот уже третий год живут без него родные — мать, сестра, дед. Не случилось ли с ними чего? Не несчастье какое? Он сжал пареньку плечо.

— Мои с тобой передали что? Как мать?

— Мать захворала. Передали, чтобы прибыл как можно скорее…

— Что с нею? Ты видел её?

— Нет, не видел. Сестра твоя сказывала, когда мы с дедом Сомом у них ночевали.

— Так ты сам, выходит, не из Дубовой Балки?

— Нет, дядя, из Карпат я… Может, знаешь — из Смеречовки… От пана Верещака убежал… Не слыхал?.. Злющий, аспид!.. Над бедными холопами издевается, как над скотиной!.. А нынче думаю казаковать, если примете…