Викина откровенность неожиданно повлияла на мое отношение к подруге. Сейчас она уже не казалась мне лишенной естественности стервозной карьеристкой, браво шагающей по трупам и не стремящейся в жизни ни к каким другим целям, кроме денег и власти. Обыкновенная, заблудившаяся в собственном одиночестве женщина. А то, что она избрала путь, пролегающий через такие безнравственные области, как политика и большой бизнес, – это все теперь воспринималось как издержки беспечной юности. Впряглась – должна тянуть. Это как бы ее беда, а не вина. И потом между «бравым вышагиванием по чужим головам», которое виделось мне в Викиной карьере раньше, и описанным сейчас постепенным, с реверансами и угрызениями совести, продвижением по этой болотистой тропе, была огромная разница.
– Утром, с трудом преодолевая головную боль и желание выпить ящик минеральной воды, первым делом я бросилась исправлять эту бредовую ситуацию, – продолжала рассказывать Вика. – Позвонила, представилась, попросила аннулировать заказ. Но потом началось такое…
На следующий день домработница протянула пришедшей с работы Виктории запечатанный конверт.
– Вот. Уже и до дома добрались жаждущие, – ворчала она. – Цветы я в комнате поставила. И вот, письмо еще. Принес малый лет десяти. Сказал, просили хозяйке передать. Я еще спрашиваю: «Маленькой или большой?» Он плечами пожал, говорит – той, что Виктория. Вот.
Виктория слегка оторопела, но перед Татьяной решила свою реакцию не проявлять.
– Что ж плохого-то, Тань? Если бы что пропало, было бы плохо. А тут – наоборот, сюрприз. Значит, радоваться надо. Я, в конце концов, тоже женщина.
– Да уж, сюрприз! – всплеснула руками Татьяна, подразумевая, что еще неизвестно, стоит ли радоваться появлению письма и цветов.
Виктория уединилась в спальне и распечатала конверт. Огромный букет роз, тут же поселившийся в вазе на туалетном столике, поднимал настроение и интриговал.