Послы

— Я хочу — voyons [60]— просто, чтобы вы позволили мадам де Вионе покороче узнать вас, а вы согласились покороче узнать ее. Я нисколько не боюсь сознаться, что эта женщина, с ее умом и очарованием, пользуется полным моим доверием. Все, о чем я прошу вас, — побеседовать с ней. Вы спросили, в чем, как вы выразились, у меня загвоздка, — так вот, если уж на то пошло, она вам это объяснит. В ней самой моя загвоздка, раз уж, черт возьми, вам нужно выжать из меня все до конца. Но вы, — поспешил он добавить в обаятельнейшей своей манере, — вы, в некотором смысле, и сами во всем разберетесь. Она замечательный друг, замечательный, пропади все пропадом. Такой друг, я хочу сказать, что не могу я расстаться с ней, не оговорив… не оговорив…

И он впервые запнулся.

— Не оговорив что?

— Ну, не оговорив, так или иначе, условия, при которых я на эту жертву пойду.

— Стало быть, ты идешь на жертву?

— Да, на величайшую утрату в моей жизни. Я бесконечно многим ей обязан.

Как прекрасно Чэд все это выразил, а его ходатайство такое прямое — о, совершенно беззастенчивое и неприкрытое — не могло не вызвать интерес. Для Стрезера наступил решительный момент. Чэд бесконечно многим обязан мадам де Вионе? Не тут ли кроется разгадка тайны? Он в долгу у нее за свое превращение, и, стало быть, она вправе предъявить ему счет за понесенные на это преображение издержки. Но что за этим кроется? К какому выводу следует прийти? И Стрезер, жуя бутерброд и помешивая ложечкой во второй уже чашке кофе, постепенно к этому приходил. Да, это так, думал он, глядя в приятное серьезное лицо своего визави. А за этим следовало и еще кое-что. Никогда прежде он не чувствовал в себе подобной готовности принимать Чэда таким, каков он есть. Что же вдруг прояснилось? Что? Облик каждого — каждого, кроме разве его собственного. Его собственный облик, чувствовал Стрезер, оказался на мгновение запятнанным, — запятнанным подозрениями, им же выдуманными и принятыми на веру. Женщина, которой Чэд был обязан тем, что научился излучать столько тепла, — такая женщина возвышалась над любой «низостью» уже самим характером своих усилий и светом, исходившим от Чэда. Все эти мысли живо пронеслись в уме Стрезера, так же быстро исчезнув, что, однако, не помешало ему обронить такой вопрос:

— Ты даешь мне слово чести, что, если я покорюсь мадам де Вионе, ты покоришься мне?

Чэд решительно опустил ладонь на руку друга:

— Считайте, что я его уже дал.

Такое благодушие чем-то смущало, даже угнетало, и Стрезеру захотелось на свежий воздух, встать и выпрямиться. Он подозвал гарсона, чтобы расплатиться, и, пока тот производил расчет, что заняло несколько секунд, убирая мелочь и делая вид — весьма неестественно, — будто пересчитывает сдачу, не мог отделаться от ощущения, что приподнятое настроение Чэда, как и его молодость, манеры, язычество, благодушие, уверенность в себе, граничащая с беззастенчивостью, и многое еще сознательно использовалось им, для достижения успеха. Что ж, на здоровье! Но Стрезера все это обволакивало плотной пеленой, сквозь которую — словно он был окутан по самое горло — до него вдруг дошло, что Чэд предлагает зайти за ним и «переправить» часов около пяти. «Переправить» — то есть переправиться на другой берег Сены, где жила мадам де Вионе. Они уже вышли из кафе — вышли, прежде чем Стрезер успел дать ответ. На улице он закурил, оттягивая время. Впрочем, он понимал, что это ни к чему.

— Что она намерена со мной делать? — спросил он.

— Вы что, боитесь ее? — мгновенно откликнулся Чэд.

— О, безмерно! Разве не видно?

— Право, ничего дурного она вам не сделает, — заявил Чэд. — Разве только расположит к себе.

— Вот этого-то я и боюсь.

— Ну, знаете, это нечестно по отношению ко мне.

Стрезер замялся:

— Зато честно по отношению к твоей матушке.

— О, так вы еебоитесь?

— Едва ли меньше или, пожалуй, даже больше. И эта дама против твоего возвращения вопреки твоим интересам? — продолжал Стрезер.

— Не совсем. К тому же здесь она их очень блюдет.

— Интересно, в чем она — здесь —их себе представляет?

— В хороших отношениях.

— И каковы же эти хорошие отношения?

— Вот в этом вам и предстоит разобраться, как только вы, о чем я вас умоляю, посетите ее дом.

Стрезер устремил на него грустный взгляд, который, без сомнения, вряд ли был вызван лишь перспективой еще в чем-то «разобраться».

— Так насколько они хороши?

— О, невыразимо хороши.

Стрезер вновь осекся, однако ненадолго. Пусть так, превосходно: теперь он может всем рискнуть!

— Прости, но мне все-таки нужно — я уже пытался объяснить, — нужно знать, на каком я свете. Она что, из разряда дурных женщин?

— Дурных? — повторил Чэд, однако голос не выдавал негодования. — Это подразумевается?