Послушник

Но странное дело: Шарль даже сумму выкупа уточнять не стал, что-то ему от них надо иное. А палач наш, польщенный вниманием главаря, расцвел, муха навозная, разговорился. И все, сволочь, со мной норовит поделиться, как с образованным человеком. С окружающим быдлом ему скучно, его в образованное общество тянет, умом блеснуть и знаниями похвалиться. Пока железный прут в огне раскаляет, он со мной калякает, а когда прутом в живого человека тычет, мэтр замолкает завороженно, только глазки масляно так блестеть начинают. Живи он в Москве двадцать первого века — нашел бы себя в роли мелкого чиновника, там, где людей можно морально пытать, но и здесь не пропал — развернулся. Вот уж кто удачно вписался в эпоху!

— Если ты думаешь, юноша, — это мэтр так ко мне обращается, — что у нас в пыточном деле царит полная анархия, ты крупно заблуждаешься. Целая наука о пытках существует, и если бы в Парижском университете было хоть одно профессорское место по этой дефицитной специальности, я бы сейчас преподавал в Сорбонне, а не торчал в богом забытом лесу!

— Вот как? — бубню я, пытаясь дышать через рот.

Всю жизнь я учился, чтобы приносить людям выздоровление. Больно видеть, как терзают здоровое человеческое тело! Я отворачиваюсь, но назойливый голос проникает в уши даже сквозь дикие вопли несчастного рыцаря.

— Есть бичевание, скажем, мягкое — розгами или кнутом с кожаными ремешками, а есть и построже — железными цепочками или палкой, что рвет мясо и крушит любые кости.

Я сглатываю.

— Еще есть ослепление — кипяточком бурлящим или таким вот железом... — На моих глазах бывший палач вдруг проворно тычет раскаленным прутом в глаз рыцарю.

Отчаянный вопль заставляет вспорхнуть в небо всех окрестных птах, с омерзительным шипением раскаленный добела стержень выжигает глазницу — рыцарь бессильно обвисает на ремнях. Толпа вокруг радостно гомонит, требует окатить сеньора водой, чтобы тот не валял дурака и не ломал всем потеху.

— А ну тихо! — шипящий голос палача с легкостью перекрывает гомон толпы. — Пусть повисит, сил наберется, они ему еще понадобятся, хе-хе. А мы пока к следующему господину...

Он продолжает как ни в чем не бывало:

— Неплохо еще ухо обрезать, но не все сразу, а ломтиками тонкими, стружечкой. Зубы хорошо напильником точить, еще лучше — сверлить, а потом рвать. Тут главное — не спешить. На первый, невнимательный взгляд зубов очень много, но и они когда-то кончаются, а потому работать с ними надо бережно, с прилежанием.

Я вновь громко сглатываю, в панике оглядываюсь. Мне чудится, меня окружают безумцы. У всех довольно горят глаза, слышны азартные возгласы. Разбойники громко лупят друг друга по твердым, как дерево, мозолистым ладоням, ставя деньги на кон, на какой пытке сломается очередной рыцарь. Раскрасневшиеся женщины с притворным повизгиванием жадно глядят, как из бедер у обнаженного рыцаря вырывают куски мяса, заливают туда раскаленный свинец. Несчастный воет пронзительным голосом, но это вовсе не мешает им отпускать бесстыдные замечания.

А в уши назойливо стучится:

— ... кисти рук. Еще неплохо отрубать стопы, очень получается наглядно и доходчиво... костер... дыба... оскаленными щипцами рвем нос, затем — щеки и залаем раскаленное олово в... колесование... содрать кожу и... утопить мерзавцев... живьем в землю...

Я позорно сбежал, не смог пробыть до конца. Нет, партизанить — это не для меня. Даже в розовом детстве, когда у карапузов возникают самые дикие мысли кем быть, эта идея не приходила мне в голову. Помню, как под волшебным влиянием Виталия Бианки (ах, тот зеленый четырехтомник!) я хотел было стать лесником, затем меня увлекли далекие огоньки в небе, и я мечтал стать астрономом, повзрослев — врачом. Но партизаном? Уже лет в десять я понял, что терпеть не могу настоящего леса — почва там неровная, и так легко пачкаются обувь с одеждой, сесть негде, заняться нечем. А что самое ужасное — там чертова уйма насекомых. Они ползают по ногам и спине, назойливо жужжат и кровожадно кусаются!

Но никогда я и представить себе не мог, что на двадцать пятом году жизни подамся в партизаны, или, как их еще называют, лесные братья. Братья, ясно делое, всем угнетенным трудящимся. Чему тут удивляться, если вспомнить, что впервые Великая революция, сбросившая оковы и подарившая всем новый свет в окошке, случилась именно во Франции? И, доложу я вам, галлы принялись готовиться к ней заранее!