Послушай, как падают листья

— Высокие, обычной жабе нипочем не влезть.

— А эта что, необычная?

— Ее Мажанна наслала… — С благоговейным ужасом прошептала девушка, повторяя отвращающий зло знак.

Он едва удержался от ехидного вопроса, предъявляла ли грозная посланница подорожную с печатью самой богини смерти.

— Дальше.

— Козел заболел. — Она с надеждой заглянула к нему в глаза — велик ли, достаточен список знамений?

— Козел… — Он вздохнул и внезапно понял, что ему нет совершенно никакого дела ни до козла, ни до глупой девки. На которой, между прочим, не было никакой порчи — по крайней мере, на ней самой, иначе он бы увидел сразу. Все связные мысли размывал липкий, приторный туман равнодушия, приходящего вместе с дурнотой. Кошка снова мурлыкала, а это означало, что ему и в самом деле худо.

— А можно ее снять? Порчу-то? — С надеждой спросила она.

Он подумал, что сейчас его стошнит. Прямо в горшок с недоеденными щами. Желудок не принимал пищи, застуженный холодным дыханием прошедшей стороной смерти. Только бы эта дуреха не догадалась, до чего ему худо…

— Завтра придешь. — С трудом выговорил он, пытаясь унять подкатывающие к горлу спазмы. — Да, вот еще — прихвати мою рубашку, отстирай и зашей. Тогда и говорить будем.

— Но… — Самым что ни есть разнесчастным голосам начала она, косясь на выпачканную кровью тряпку.

— Завтра. — Отрезал он, и дверь распахнулась сама собой, призывая гостью покинуть неприветливый дом.

Перечить ведьмарю она не посмела.

И уже не увидела, как его вырвало-таки над бадьей, к которой он метнулся сразу после ее ухода.

***

Утром Алеся пришла снова. Принесла безупречно выстиранную, откатанную и зашитую рубаху, с поклоном положила ее на лавку и отступила к дверям. Наивная дуреха. Если он и впрямь задумал что недоброе — достанет и за версту. А иначе — зачем?

Пряча глаза, девушка жалобным голоском попросила:

— Только тете не говорите. Она меня вусмерть заругает, если узнает, что я к вашей одеже прикасалась.

— Делать мне больше нечего. — Проворчал он, натягивая рубаху. Вот привязалась, малахольная. Теперь уж и отнекиваться неловко, придется идти к ней домой, искать порчу. Кошка вертелась под ногами, требовательно мяуча, но кормить ее было нечем — мясо они вчера доели, а молоком Дарриша, не в пример деревенским Муркам, брезговала. Не забыть купить рыбы у мальчишек, наказал он себе. Селянские ребята частенько тянули бредень по узкой речушке, крупную выбирали, а мелочь или выбрасывали на расплод, или продавали кому на уху. Черная кошка ведьмара была притчей во языцах, пожалуй, даже большей, чем он сам. Ходили слухи, что он покупает для нее парное мясо. Висельников, разумеется. А даже и говядину — где это слыхано, переводить мясо на кошку, когда малолетки, бывает, мрут от голода в особенно суровые зимы.

Она терпеливо ждала, пока он оденется. Украдкой разглядывала его, он чуял затылком. Селяне считали, что густые усы и окладистая борода защищают их от сглаза, а кроме того, означают ум, жизненную силу и достаток. Интересно, что думала девушка о его двухдневной щетине, светлой, но все равно заметной? Да и волосы он стриг коротко, до плеч, чтобы не мешали. Впрочем, некоторые женщины считали его привлекательным. Кроме его внешности, таких женщин ничего не интересовало. Они использовали его, он использовал их, а потом обычно жалел и, сколько мог, избегал повторения.

Алеся не из таких. Скорее наложит на себя руки, чем прикоснется к ведьмарю.

— И кто ж тебе моей подмоги искать присоветовал? Подружки или родители? — Спросил он.

— Нет у меня подружек. — Вздохнула она. — Я глупенькая, им со мной неинтересно. И родителей давно нету. Сирота я, у родичей живу. Сама идти надумала.

Девушка присела на корточки и осторожно погладила кошку по спине, тут же приметив блестки седины в густой кошачьей шерсти. Кошка была совсем старенькая, страх как костлявая, навряд ли перезимует — с жалостью подумала девушка. Старики баяли, что ведьмарь жил в лесу с незапамятных времен — еще Алесина прабабка бегала к нему гадать, — и всегда вокруг него крутилась черная кошка. Эта же или другая? Ведьмарь-то, похоже, нисколько не стареет, а кошка совсем плоха. И котеночка на смену не видать…

Он смотрел на них, не веря своим глазам. Дарриша никогда не приближалась к чужим людям. Особенно к женщинам. Ревновала. Правда, с возрастом все реже и реже. Наверное, давно уже считала ведьмаря кем-то вроде своего последнего, и оттого самого любимого котенка, давно переросшего мать, но все такого же непутевого.

И мало кто осмеливался приласкать черную кошку. В деревне таких отродясь не держали — только пестрых да полосатых. Черных кутят сразу топили, веря, что черными с головы до пят являются на этот свет только нечистые духи.

Прихватив котомку, он вышел из избы. Кошка выскочила следом, помялась на холодной земле и шмыгнула обратно. Села за порогом и серьезно смотрела, как он закрывает дверь — провожала.