Последний зов

Напрягал мозг, перебирал в уме нескончаемо долгий сегодняшний день — самый долгий в году, перебирал шаг за шагом, час за часом — от первого залпа вражеской артиллерии до сей минуты, сортировал события, выделив из длинной цепи потопленную десантную лодку с вражескими солдатами, трёх сражённых из «дегтяря» немцев неподалёку от изгиба траншеи, не ощутив особой радости на душе.

Но всё, всё буквально было трётьестепенным. Сортировал и шёл дальше, мысленно повторяя отрезок пути вдоль траншеи. Снова увидел Яшу Лабойко, Истомина… Наверное, и над ними кружат зелёные мухи… Такое солнце!.. Кто похоронит погибших хлопцев?.. Некому. Подумал, что Яшу осталось дохоронить — ведь и так погребен по грудь в разрушенной снарядом траншее.

Жажда иссушала. На бруствере белел чайник с водой. Она, видно, успела нагреться. Пускай. Пускай бы хоть тёплый глоток. Сделал глотательное движение. Оно причинило боль.

По странной ассоциации перед мысленным взором появилась другая траншея, та, что рыли вчера, в субботу, на заставском дворе, неподалеку от командирских квартир… Рыли — это он помнит. И тоже время от времени прикладывались к чайнику с квасом…

Дальше мысль не пробилась — кисловатый запах хлебного кваса затмил всякие мысли. Дальше провал — память отказалась соединить разорванные половинки цепи.

В цепи столь нужных воспоминаний не хватало единственного звена.

Пришлось начать сначала, по порядку.

Рыли траншею и ждали приезда майора. Все до одного ждали. На этот счёт он ни на йоту не ошибался: кого-кого, а своих бойцов он отлично знал. Еще как волновались за отделенного. Но он притворялся спокойным, будто, кроме траншеи, не примечает вокруг себя ничего. А глаз фиксировал каждую мелочь.

Во второй раз оборвалась цепь размышлений — почудилась отрывистая фраза на чужом языке, кажется, на немецком… Он почувствовал ледышку под сердцем. Толкнулась и застряла между ребер… Ждал с замирающим сердцем… Всё-таки почудилось.

Исподволь возвратился к прошедшему дню, к субботе.

У квартир начальства молча играли дети. Не по-детски молча. Поодаль, обособленно стоял маленький аистёнок в белой панамке — Миша. Незагорелый, бледный мальчишечка в красных сандаликах.

Потом между Ведерниковым и Черненко затеялась перепалка. Из-за чего-то они повздорили… По какому поводу?.. Впрочем, к искомому стычка двух бойцов касательства не имела.

А что имело?..

Надо сначала: траншея… Перепалка. Нет, она — потом, перепалке предшествовало появление мальчика.

Конечно же, так! Аистёнок. Зяблик. Мишенька. Ну, вот же, вот! Как наяву, возник игравший в песке у траншеи грустный ребёнок. Маленький смешной человечек. Неужели погиб?!.

Мысль привела в содрогание. Забыл об осторожности, притронулся ладонью к груди, где от резкого движения запекло, как огнём. Ладонь стала мокрой — от крови. Чувствовал, как она непрестанно сочится сквозь бинт. Бинт! Откуда? Ах да, Быкалюк перевязал. Медленно отвёл руку назад, вытер ладонь о траву.

От боли мутился рассудок, темнело в глазах, и огромный, в три обхвата, дуб вместе с зелёным островком вдруг начал клониться к зияющей черной пропасти.

Новиков чудом удержался на краю бездны, вдруг услышав за изголовьем удары весёл о воду. Подумал: начинается бред. От реки принесло запах табака, сладковатый, некрепкий. Наверное, табачный дым — тоже бред.

Хлясь, хлясь, раздавались за изголовьем несильные удары вёсел. Хлясь, хлясь…

Потом к всплескам прибавились новые звуки: лязг металла, глухие удары, будто колотили по дереву, характерный визг поперечной пилы, отрывистые вскрики.

— Схожу с ума, — прошептал.

Он бы утвердился в устрашившей его мысли, но явственно услышал удар колотушки и последовавший за ним натруженный вскрик:

— Нох… Нох айн маль[8].

Немцы.

— Нох айн маль… Шлаг, Эрни, бальд миттаг эссен[9].

Немцы! Рядом! Страшнее того, что случилось, быть не могло. Из глубины мозга и простреленной груди пришёл не леденящий душу страх — вспыхнула ненависть. Не предполагал, что она способна приподнять его над смертью и сотворить невозможное — притушить огненную боль в ранах, вдохнуть силу в обескровленное тело…

От чрезмерных усилий люди и предметы в его заслезившихся глазах расплылись в бесформенное, многорукое, огромноголовое шумное существо, уродливое, как спрут. Оно то сжималось в узкой прорези прицела, то с изворотливостью ящерицы ускользало, и мушка оказывалась выше или ниже его.

Набрать в грудь побольше воздуха, задержать дыхание, выровнять мушку, затем медленно и плавно, не дергая, нажать на спусковой крючок пулемета — как учили. Как не однажды проверено.

Мозг чётко воспроизвел правила стрельбы. Но грудь не держала воздух: под бинтом булькало, хлюпало и пузырилось.

Прикрыл глаза, чтобы отдохнули от напряжения, — так нужно, когда их застилает слеза. Огромным усилием воли заставил себя спустя несколько секунд приоткрыть левый. С фотографической точностью сосчитал — шестеро. Двое забивали сваи, четверо остальных заводили понтон, последнюю секцию заводили.

16