Последний завет

Она слышала, как он извиняется перед своими соседями по столику и уходит — очевидно, в какой-нибудь укромный уголок ресторана, где не очень шумно. «Вероятно, мой звонок потешил его самолюбие. Лишний раз продемонстрировал всем присутствующим, что Эдвард — деловой, занятой человек, который кому-то мог понадобиться даже среди ночи. Очень по-вашингтонски…»

— Я слушаю, — наконец вновь раздался в трубке его голос.

— Хочу понять, что будет с нами.

— Что мне сказать по этому поводу? Давай-ка ты для начала придешь в себя и вернешься домой, а потом будем разговаривать.

— В каком смысле… приду в себя?

— В прямом. Да брось ты, Мэгги! Неужели тебе не надоело играть в миротворца? Это все плохо заканчивается, ты же знаешь.

Мэгги прикрыла глаза.

— Ты должен понять, почему я так взбесилась из-за тех коробок.

— Из-за коробок? Слушай, давай не будем тратить время на всякую ерунду!

— А если ты не понимаешь… или не хочешь понять…

— Тогда что, Мэгги? Ну что?

Эдвард повысил голос. Очевидно, на него уже стали оборачиваться.

— Тогда какой смысл…

— Какой смысл? Тогда я тебе вот что скажу: ты все за нас обоих решила в тот момент, когда отправилась в аэропорт.

— Эдвард…

— Я предложил тебе нормальную, достойную жизнь, Мэгги. А она тебе оказалась не нужна.

— Послушай, сколько можно ссориться? Неужели мы не можем поговорить спокойно?

— Не о чем говорить, Мэгги. Мне пора.

И он бросил трубку.

Мэгги настроилась было всплакнуть, но глаза оставались сухими. И даже ком к горлу не подкатил, как бывало раньше. На нее просто навалилась ужасная тяжесть. Наверно, так бывает во время приступов ишемии. Она вновь выглянула в окно. Значит, все кончено. Жалкая попытка пожить «нормальной жизнью» потерпела фиаско. Она мечтала когда-то о семье и доме, сидя в одиночестве на гостиничной койке… И вот сейчас она снова оказалась в том же положении — в одиночестве и на гостиничной койке.

А все из-за того, что случилось год назад. Она-то, дура, надеялась, что Эдвард сотрет из ее памяти этот ужас, но этого не произошло… Мэгги скользила рассеянным взглядом по улице Агрон. Она запросто может просидеть здесь целую ночь. Неподвижно. И не смыкая глаз. Даже не ставя пустой стакан на журнальный столик.

Она вдруг вздрогнула.

А зачем?.. Не ей ли выпал шанс наконец сбросить с себя мучительное бремя воспоминаний? Сделать то, что убило бы их навсегда? Ей нужно лишь сосредоточиться на работе, задвинув все прочие мысли на задний план. Она умела и множество раз демонстрировала это в прошлые годы, сумеет и сейчас. Нельзя провалить дело. Нельзя… Иначе воспоминания вернутся и она не сможет с ними жить.

Мэгги поднялась с кресла и на негнущихся ногах отправилась в ванную. Там она долго умывала лицо ледяной водой, приводя мысли в порядок…

С какой проблемой она столкнулась? С внутренней оппозицией, мешающей жить обеим сторонам переговорного процесса. С двумя убийствами, которые, очевидно, были делом рук этой оппозиции — израильской, с одной стороны, и палестинской — с другой. Сейчас принципиально важно до конца разобраться с этими убийствами, выложить перед участниками переговоров неопровержимые улики причастности к этим преступлениям их внутренних врагов и сказать им что-нибудь вроде: «Ребята, да они же просто хотят вас поссорить! Ваша „пятая колонна“! Не покупайтесь на их провокации, ведь вы не на рынке торгуетесь — на вас смотрят ваши народы!»

Мэгги включила компьютер, вышла в Интернет, открыла сайт газеты «Хаарец» и вновь вызвала на экран фотографию Ахмада Нури. У него была очень располагающая, добрая улыбка.

— Что с вами стряслось, доктор Нури? — прошептала одними губами Мэгги. — Вы понимаете, что из-за вас может сорваться величайший мирный договор всех времен и народов?

Она отлично поболтала с аль-Шафи и взяла с него слово, что он не будет подстрекать своих к выходу из переговорного процесса. Она заверила его, что американцы смогут оказать давление на ХАМАС, а израильтяне не блефуют — они действительно готовы дать жизнь палестинскому государству. Мэгги подвела аль-Шафи к мысли об ответственности перед народом и историей. В завершение разговора Мэгги выразительно глянула на висевший в кабинете портрет Арафата.

Она пока не знала, поверил ли он ей. Аль-Шафи проводил ее до машины и пожелал удачной поездки. Он находился в сложном положении: с одной стороны — ХАМАС, агенты которого могли внедриться даже в его ближайшее окружение (поэтому он опасался говорить откровенно с Мэгги в присутствии соратников), с другой — Израиль, которому так трудно верить и за честность которого ручается… всего лишь американка. Кто знает, может, она увлекает его в ловушку? Может, уступив ей, он совершит тягчайшее преступление против своего народа и будет справедливо провозглашен исламистами изменником? И тогда они приберут власть к своим рукам, а его и даже весь ФАТХ отправят на свалку истории… Нет, не для того аль-Шафи отсидел в израильской тюрьме семнадцать лет, чтобы потом пережить такой позор.