Последний защитник Брестской крепости

— Условились с ним, что сегодня подъеду, заберу их.

— И что, не готовы? — вяло поинтересовался Кожевников. — А что такого? Обычная ситуация — много заказов и прочее. Мог и не успеть.

— Да в том-то и дело, что готовы. Вернее, поляк сказал, что нет, а я вижу — на полке лежат и тикают себе. Я ему говорю: давай часы, а он — это другие, не ваши.

— Может, и впрямь не ваши?

— Чтобы я свои часы не узнал? Да быть этого не может! — в сердцах проворчал Анисимов.

— И чем дело кончилось? — полюбопытствовал старшина.

— Да ничем. Стал он по-своему тараторить. Я только единственное понял, «что завтра точно пан получит свои часы в лучшем виде». Ну, я плюнул и ушел.

— Странно, — произнес Кожевников.

— Ладно, бывай, Митрич, — козырнул Анисимов.

Старшина направился к машине, Гусейн, повернувшись спиной к рулю, что-то красноречиво заливал Дашке, а она весело смеялась. Когда Кожевников подошел, Азизбеков предусмотрительно умолк, выскочил и чересчур услужливо открыл перед ним дверцу. Старшина уселся на заднее сиденье рядом с дочерью.

— Рули домой, Гусейн.

Какое-то время ехали молча, слышен был только мерный рокот двигателя. Всех утомила жара, она плавила мозги, ни о чем не хотелось думать. Что-то в сегодняшней городской обстановке настораживало старшину, но он не мог понять причину подсознательного волнения. Кожевников попытался расслабиться, поудобней устроился на сиденье и сжал в своей могучей руке маленькую изящную ладошку дочери.

Вечерний Брест постепенно превращался в город влюбленных. Жара спадала, все больше молодежи выходило на улицы. Счастливчики, владеющие патефонами, были нарасхват в компаниях. Девушки пританцовывали, им не стоялось на месте. Еще секунда — и они готовы были, не дожидаясь партнеров, закружиться в вихре вальса. Музыка лилась почти из каждого двора…

«…Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь…»

Около клуба толпились местные ребята и военнослужащие, получившие на выходные увольнительные. Они стояли отдельными группками, курили и кидали такие красноречивые взгляды на проходивших мимо девушек, что казалось, от них вот-вот вспыхнут посаженные рядом с клубом акации.

«…И каждый вечер сразу станет удивительно хорош, и ты поешь…»

— Папка, а расскажи мне про крепость, — попросила Даша.

— Большая она, — улыбнулся Кожевников, собираясь с мыслями. — Долго ее строили, на совесть. Если память мне не изменяет, с 1833 года по 1842-й. А потом еще много раз модернизировали.

— Зачем?

— Военное дело развивалось, требовались новые способы защиты от нападения, — пояснил Кожевников. Дашка положила ему голову на плечо и внимательно слушала, а он продолжил: — Вот ее и перестраивали постоянно, улучшали. Стоит она на четырех островах. Главное укрепление на Центральном острове — Цитадель, которую солдаты ласково называют «Старушкой». С трех сторон ее прикрывают три других укрепления. Самое большое — Корбинское. Оно закрывает Цитадель с севера и востока. Потом идет Волынское. Оно на юге. И последнее — Тереспольское, на Западном острове, где я и служу, собственно, — на самой границе. Все острова соединены с Цитаделью мостами и воротами. В общем, мы тут, как за каменной стеной, в прямом смысле.

Заметив, что Дашка закрыла глаза, Кожевников подумал, что дочери не особо интересна его заунывная лекция:

— Ты поспи лучше, умаялась ведь с дороги. А завтра я тебе экскурсию устрою.

Старшина смотрел в окно, как медленно угасает этот субботний день, а заходящее солнце постепенно окрашивает все в розовые тона. Уставшая Дашка дремала, положив голову ему на плечо. Он сидел, боясь шелохнуться и разбудить ее, впервые за многие дни ощутив удивительное спокойствие на душе…

— Товарищ старшина! — Голос Азизбекова, казалось, доносился издалека. Кожевников не заметил, как и сам задремал. — Товарищ старшина! — снова повторил водитель. — Приехали.

Кожевников открыл глаза. Они въезжали в крепость, Дашка уже проснулась и с восторгом осматривалась вокруг.

— Дядя Володя! — радостно воскликнула она, указывая на стоящего у крыльца лейтенанта Сомова, усердно начищавшего щеткой сапоги.

Сомов был в галифе и белоснежной нижней рубашке. Он окунал щетку в большую банку с ваксой и рьяно натирал голенища.

«Эмка» лихо затормозила в двух метрах от лейтенанта, обдав его клубами пыли.

Когда пыль улеглась и Кожевников с дочерью выбрались из машины, Сомов стоял, уперев руки в бока. Белоснежная рубашка теперь была серой.

— Рядовой Азизбеков! — грозно выкрикнул лейтенант, отряхиваясь.

— Я! — Водитель встал перед командиром навытяжку. Ему уже доводилось испытывать на себе горячий нрав лейтенанта, и сейчас он старался не дышать.

— Вы хотите оставить меня без машины? Объявляю вам выговор за халатное отношение к казенному имуществу. Ясно?

— Так точно! — отвечал, задрав подбородок, рядовой.

Даша едва сдерживала улыбку, понимая, что Гусейн красовался перед ней, хотел поразить ее своей лихостью. Но, поглядев на Сомова, сразу поняла, что тот настроен серьезно. Спасая горячего парня от гнева командира, Даша вышла вперед:

— Дядя Володя!