Последний заезд

Горячее питье прогнало туман из головы, и стали вспоминаться вчерашние события. Воспоминания были безрадостные. Ни одной светлой картины. Поздний вечер на все набросил свою тусклую пелену. Мой порубежный Камелот, оказалось, населен крысами и поражен слабостью и алчностью. Прекрасную деву Меерхофф, ради которой я накануне радостно устремился бы к славе или погибели, больше интересовали скакуны, чем сияющий рыцарь из Нашвилла. Парочка паладинов, по стопам которых я стремился следовать, обзавелась глиняными ногами и, шатаясь, брела к позорному концу всех пьяниц. Я надеялся, что ошибаюсь. Я вовсе не желал им ничего плохого. Но и не желал того успеха, который пообещала им шайка «Дикого Запада», и мечтал, и молился о том, чтобы суровый свет утра побудил моих героев воспрянуть и отказаться от темных сделок, навязанных умягчителями. Эти мечты разбились, едва я подъехал к арене.

Перед воротами для участников я увидел Сандауна, сконфуженного и нелепого. Его нарядили так, как вообразил бы американского индейца нью-йоркский рекламный агент. Вместо строгого синего костюма и шляпы с плоскими полями на него надели расшитую бисером набедренную повязку. Нацепили всевозможные варварские фетиши, перья, кости и с полдюжины дешевых бус. На лицо нанесли боевую раскраску. Но хуже всего были волосы, всклокоченные и спутанные, как вчера ночью, только запутались в них сегодня не водоросли, а перья. На макушке волосы нарочно обкорнали, а потом напомадили, чтобы они стояли, как дурацкий колпак. Рекламный агент, должно быть, прочел в нежном возрасте иллюстрированный пересказ «Последнего из могикан».

Сандаун старался следовать указаниям фотографа — стоять неподвижно и при этом сдерживать весьма нервную лошадь. Лошадь была соловая и выбрана, видимо, по причине ее живописности. И слава богу. Для его жеребца было бы унижением — стоять рядом с пародией своего хозяина. Я проехал в ворота, не поздоровавшись и не помахав рукой. Эту фотографию и сейчас можно видеть в книжках по истории родео и на открытках.

Второго потускневшего Галахада я увидел вскоре. Я подъехал к загонам добыть сена для Стоунуолла — Джордж сидел одиноко перед тополями, прислонившись к стволу, и курил самокрутку. Дымок под полями старой, обвислой шляпы был единственным признаком жизни. До сих пор я видел Джорджа только с церемониальными сигарами.

Его гнедой мерин был привязан среди деревьев и ел: перед ним лежал ворох люцерны. Он узнал Стоунуолла и заржал, приглашая к столу. Стоунуолл обрадовался приглашению, но я направил его мимо. Наши кони, может, и были готовы с приятностью позавтракать вместе, а мы с Джорджем — определенно нет. Да и времени для застольных бесед не осталось. Сирена Клэнси уже звонил в колокол у себя на башне и объявлял первый номер.

Первым номером был бульдоггинг. Моя очередь была третья от конца; после меня Сандаун и Джордж. Когда моя очередь подошла, уже показаны были хорошие результаты, которые мне предстояло превзойти. И самый лучший — у ковбоя, который даже не был ковбоем. Это была сама Королева родео Прерия Роз Хендерсон. Я осадил коня перед канатом с мрачной решимостью. Будь я проклят, если уступлю парочке старых пьяниц или красотке с торчащими зубами. Бульдоггинг не был моим любимым видом спорта, но я негодовал и отбросил все осторожные мысли. Как только показался мой бычок, я издал клич мятежников. Стартовый канат упал, и я понесся очертя голову.

Помощником у меня был Бисон со сломанной рукой. Мозгов у него, может, и не хватало, но ритм он чувствовал правильно. Он быстро оттеснил бычка ко мне, и я прыгнул. Едва схватившись за рога, я мигом бросился на землю рядом с топающими копытами. Когда пыль улеглась, объявили мое время — много лучше, чем у Прерии Роз.

Следующим выехал Сандаун. Если он и был смущен своим нарядом троглодита, то на лице это никак не отразилось. Он был суров и ловок, как всегда. Его модельеры милостиво позволили ему надеть брюки, но он по-прежнему был простоволос и космат. При виде него лошадь помощника оробела и уперлась. В прыжке он был еще больше похож на орангутанга. Однако бычка завалил так чисто, что это жестокое занятие выглядело почти цивилизованным. Он показал бы время не хуже моего, если бы не засбоила лошадь помощника.

Лидер по сумме двух дней, Джордж Флетчер выступал последним. Увидев его, я понял, почему он искал одиночества. Выглядел он ужасно: рот и щеки провалились, лицо цвета полированного ореха стало пепельно-серым, глаза походили на две прожженные дыры в одеяле покойника. И кто бы мог предугадать, какой номер он выкинет?

Унылый и опустившийся с виду, Джордж тем не менее был, как всегда, великолепен. Бульдоггинг как нельзя лучше отвечал его цирковым, акробатическим талантам, и он не мог удержаться от эффектной выходки, притом что выглядел ужасно.