Последний заезд

Глава первая Ошалев от возмущения и виски

Началось с твоей фотографии на первой странице спортивного раздела «Орегониан». Я наткнулся на нее в воскресенье в читальне Портлендской публичной библиотеки. Тебя одели так, чтобы был похож на него, и репортеры всё старались проводить между вами сравнения… Тут я и начал копаться в былом. Но с тревогой почувствовал, что когда-то яркие мои воспоминания потускнели. Я почти не мог в них разобраться. И подумал: сорваться что ли, купить билет на автобус и самому заняться сравнениями? Давай, старик, сказал я себе — Пендлтонское родео, первый раз за два десятка лет. Пусть брыкается!

Вот почему я очутился в этом проклятом салуне «Пусть брыкается». Он всегда был мне не по вкусу, даже когда я участвовал в состязаниях. Мне не нравилась публика, особенно шумная публика, но это было единственное место, где я наверняка мог найти фото, чтобы сравнить его с картинкой из «Орегониан». Это редкий его снимок без шляпы, сделанный в ту минуту, когда он получал призовое седло Первого мирового чемпионата, который он якобы выиграл. Оригинал хранится в витрине вместе с тем самым мустангом, на котором он якобы сидел в том знаменитом последнем заезде. Когда конь сдох, горожане отвезли его к таксидермисту и сделали чучело.

Тогда-то я и с индейцами связался.

Я собирался посетить «Пусть брыкается» позже, а сначала посмотреть сегодняшние соревнования — но все билеты были распроданы. Кассирша с нескрываемой гордостью сообщила: «Мы набиты под завязку. В этом году "Мир спорта" ведет прямую трансляцию». И закрыла у меня перед носом окошко. Это после того, как я два часа простоял в очереди под палящим солнцем, а в животе ничего, кроме вчерашней тушеной грудинки с пюре, и пересохшее горло нечем смочить, кроме стаканчика струганого льда с розовым сиропом. Так что все указывало на салун «Пусть брыкается» тут же под трибунами.

Зал был набит плотнее брикета с сеном — плечо к плечу, живот к животу, от стены до стены. Все хлебали и кричали во всю глотку. Полные стаканы ездили по стойке, обратно ездили пустые и доллары. И никакого льда, хотя жарко, как в бане. Единственным, что мешало помещению взорваться как перегретому котлу, был очкастый помощник шерифа, расположившийся на помосте у конца стойки. Его глаза походили на пару латунных манометров. Слава богу, мой рост позволял мне немножко возвышаться над этим. Над колышущимся морем ковбойских шляп я видел седло и чучело лошади. И взял курс на них.

В море шляп виднелся небольшой островок возле стойки. Протиснувшись поближе, я увидел, что это кучка индейцев, человек пять-шесть, с непокрытыми головами. Все в одинаковых футболках и все одинаково мрачные. На футболках от плеча до плеча было напечатано слово ВЫЖИВЕМ. Они не пили, и я заключил, что этим и объясняется мрачность. Я знаю, каково это. Я крикнул в их печальный кружок, что буду признателен, если они позволят ветерану угостить их в память о былых временах. Они подняли ко мне головы, и мрачность сменилась любопытством при виде этого ископаемого. Но раньше, чем они успели ответить, ударил колокол.

— Подумать только, — удивился я, — У них до сих пор этот старый колокол-лифчик. Ура традиции.

Две девицы-болельщицы, одетые ковбоями, взобрались на стойку. Та, что повыше, соловая блондинка, с пьяной решимостью трясет веревку колокола. Она спиной к нам, но по тому, как вылезли из джинсов полы рубашки, понятно, что рубашка расстегнута. Наконец бармену удается отнять у нее веревку.

— Хорош, красавица. Тебя заметили — приступай.

Галдеж стихает — все смотрят, как она стаскивает с себя рубашку. Потом заводит руки за спину, расстегивает бюстгальтер и отдает бармену. Он накидывает его на бельевую веревку, рядом с сотнями других.

— Какой размер? — спрашивает он, подойдя к четырем кипам сложенных футболок.

Она выгибает спину и хвастает:

— Экс-эль.

— Я бы сказал, средний, и то еле-еле, — высказывается он без галантности и вручает ей футболку с надписью.

Она делает пируэт, подняв над головой свой приз с шелкографией: ПУСТЬ МОИ ВИСЯТ НА ВОЛЕ В «ПУСТЬ БРЫКАЕТСЯ»!

Народ оглядывает ее и соглашается с барменом: «Срее-едний!» — и снова принимается пить и орать. Я удивляюсь: куда подевалось ковбойское рыцарство? — и тут кто-то тычет меня в бок. Это индеец протягивает мне полный стакан бурбона с водой. И в краснокожем кружке все, по-прежнему без шляп, тоже держат стаканы. А некоторые ловкачи — по два. Я поднял стакан в знак благодарности и подумал: а с другой стороны, не странно ли, что выживание и рыцарство так часто являются вместе? Рука об руку, щека к щеке, пузо к пузу?