Последний выбор

Утром обнаружил, что Алька напрочь отлежала мне руку и залила майку молоком, но мне показалось, что мы стали как-то ближе друг другу. Не знаю, почему-то мне кажется это важным. Наверное, я недостаточно султан. Младенцы проснулись и теперь попискивают недовольно, требуя кормёжки, мытья и прочих положенных им процедур. Второй раз мне это далось легче и, попеременно прикладывая детей к истекающей молоком жене, я всё остальное сделал сам. Мелочь, но я прямо гордился. Как настоящий отец. Почему меня не оставляет ощущение, что я им не слишком удачно притворяюсь? Смешно. Или нет.

На кухне Лена и Светлана наперегонки, в четыре руки и две сковородки, пекли блины. Выходило быстро и ловко, но за Лёшкой и Машкой не успевали, те сметали их на лету, не давая скапливаться на тарелке. К счастью, дети, хотя и прожорливы, но не бездонны, и вскоре укатились с кухни, отдуваясь, как два сытых колобка. Их место заняли мы с Настей.

— Уже знаешь? — спросил я свою приёмную дочь.

— Про Даньку? Да, Сергей рассказал. Ужасно.

— Как Василиса?

— Рыдает в комнате.

— А ты?

— А я не рыдаю. Но это не значит, что мне не жаль. Он был хороший. Весёлый. Очень… Очень живой.

Глаза у Насти заблестели и она, отвернувшись, промокнула их рукавом пижамы.

— Прости, мы ничего не могли сделать.

— Я знаю. Я ведь тоже не смогла. И что от меня толку?

Сейчас она без очков и её пронзительные синие глаза смотрят, кажется, прямо в душу.

— Иногда обстоятельства сильнее нас, — изрек я тупую банальность. Ничего лучше в голову не пришло.

Настя вздохнула, покачала головой и ушла к себе.

Сложно разговаривать с взрослеющими детьми. Даже самые правильные фразы звучат фальшиво и плоско. Прав был покойный полковник, писатель из меня хреновый. Когда так нужны хорошие убедительные слова, я жалобно блею какую-то пошлую чушь. Бездарный писатель, никчёмный муж, бесполезный отец. Жизнь удалась, одним словом.

Сделал то немногое, что могу — отнёс Алистелии тарелку блинов с мёдом и стакан молока. Ей надо хорошо питаться, она троих кормит.

— Ну что ты, муж мой, — смутилась она, — я и сама…

— Ешь-ешь. Да не вставай, я тебе поднос сейчас поставлю. А то детей разбудишь.

Алька сидит в кровати, откинувшись на высокие подушки, обложенная спящими младенцами, сворачивает блины, подставляя ладошку под капающий мёд, откусывает ровными белыми зубами, запивает молоком, облизывает мёд с ладони. Мило.

— Ой, у меня же теперь руки жирные и липкие!

Я принёс ей влажные салфетки из ванной, она вытерла руки и лицо. Такая трогательная, что я не удержался и поцеловал её в губы. Она охотно откликнулась, но, кажется, удивилась. Мы впервые поцеловались вот так. Не как прелюдия к сексу, не как дежурное подтверждение брака, а просто… Просто захотелось. Очень мягкие губы, вкус масла и меда, запах младенцев и молока. Может быть, это именно то, что мне и надо? Ухаживать за женой, радоваться детям, подавать блины в постель? Пусть кто-нибудь другой спасает этот злой холодный Мультиверсум, где люди делают друг с другом всякие гадости…

Я часто думаю про себя что-то такое. А потом появляется Ольга.

— Даже не спрашивайте, чего мне это стоило, — отрезала она, шарахнув о стол сундучком-ковчегом.

— Ничего себе… — сказал Иван.

— Охренеть, — добавил Зелёный.

— Можно на него посмотреть? — спросила Настя.

— Смотри, — разрешила Ольга, — но только недолго. Мораториум теоретически нас прикрывает, но кто знает этих Чёрных…

Она откинула крышку сундучка — там, в точно по форме вырезанном ложе, лежат две фигурки, похожие на шахматные. Не то туры, не то ферзи, не то слоны, не то чёрт пойми что. Не кони, это точно. Очертания их как будто немного текучие и изменчивые — то, вроде, кажется, что это люди. То, вдруг, проглянет что-то насекомое. И чем больше присматриваешься, тем меньше понимаешь, что перед тобой.

Настя посмотрела на них сквозь очки, потом подняла их на лоб и уставилась синими своими глазами.

— Как тебе? — осторожно спросил я.

— Это что-то невообразимое, — ответила она растерянно, — и неописуемое. Как будто у нас на столе Вселенная.

Ольга вынула две части рекурсора и поставила широкими основаниями на стол.

— Любуйтесь, только не трогайте. Я сейчас.

Мы смотрели, завороженные этой странной незаметной и неуловимой текучестью форм. От них веет тем непередаваемым ощущением, которое приводит оператора к реперу, но при этом и другим, отзывающимся иначе. Чтобы описать его, не придумано слов.

— На анальные пробки для жопы Мироздания похоже, — сказал грубый Зелёный.

— Вот, — Ольга вернулась с третьей частью. Такой же, но серой. Поставила рядом.

— А если соединить серую с белой или серую с чёрной? — задумчиво спросил Зелёный. — Что будет?

— Но-но, — нервно ответила рыжая, — даже не думайте. Говорят, этой штукой создан Мультиверсум, и она же может его уничтожить. Не то чтобы я в это верю на все сто процентов, но это точно не то, с чем стоит экспериментировать дома в гостиной.