Последний вагон из центра

«„Последний вагон из центра“. В 67 работах талантливый художник Михаил Светлаков рассказывает историю преодоления личного горя. Пять эмоциональных состояний – отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие – нашли отражение в акварельных полотнах, эскизах, абстракциях и скульптурах от признанного мастера…»

Выставка сразу стала на порядок интереснее. Я снова посмотрела на тоннели с красными всполохами и на этот раз не стала давить в себе гнев, а решила прожить это состояние вместе с художником до последней капли… Удивительное ощущение захватило с головой. Неужели люди, которые разбираются в искусстве, всегда себя так чувствуют на выставках?

На соседней стене разместились эскизы поездов – все эти «Ежи» и «Русичи», других названий я не знала. А между ними – фрагменты станций. Михаил Светлаков изобразил высокие своды и смальтовые панно, лампочки-звёзды и пилоны с мозаикой. Но возле них я не задержалась, потому что в этот момент увидела его в дальнем зале. Значит, отец вовсе не опоздал! Просто я не сразу его заметила.

Отец выглядел солидно, впрочем, как и всегда. Иногда я наталкивалась на его фотографии в прессе и с негодованием отворачивалась. Его волосы вились, как и мои, но мои ложились на плечи тёмными завитушками, а отец давно уже поседел. Круглый живот был упакован в дорогой пиджак, который словно бы вытягивал фигуру вверх, несмотря на полноту. Отец важно кивал и то и дело поправлял модные очки. Похоже, он был поглощён разговором с широкоплечим гостем, который стоял ко мне спиной. Я видела только коротко стриженные виски собеседника… и серый шарф.

Когда я застыла, – на полпути к ним, где-то между «Торгом» и «Депрессией», – отец, наоборот, встрепенулся. Мужчина рядом с ним повернулся в мою сторону.

Мы схлестнулись взглядами, и я не позволила ему отвести глаза – вцепилась крепко, словно собралась его гипнотизировать. Я искала в этих глазах знакомое выражение, но не находила.

Разве это мог быть он? Разве?..

– Это вы? – выдохнул мужчина, и голос, который должен был, верно, снести меня с ног, лишь слегка пощекотал нервы. Душа трепыхнулась и напряжённо затихла. – Вы пришли! Как вы узнали? – И он махнул рукой на стену – последнюю на этой выставке.

Я перевела взгляд. С полотен на меня смотрела бледная темноволосая девушка. На некоторых картинах она казалась юной и беспомощной, а на других, наоборот, взрослой и самоуверенной; и я бы, наверное, не догадалась, что её рисовали с меня, если бы не детали. Это мои руки сжимали мою сумку, это моё пальто и зимняя куртка исчезали в толпе и скрывались за колоннами «Юго-Западной». Своё «Принятие» Михаил Светлаков посвятил… мне.

И вот он стоял передо мной и улыбался так широко, что впору выступать аниматором на детском утреннике. Я невольно сделала шаг назад. Этот человек, должно быть, полный псих, потому что нельзя рисовать такое, а потом лыбиться, как будто ничего не было, как будто он не преследовал меня в метро больше трёх месяцев!

Психолог была права с самого начала: от таких нужно держаться подальше. Поэтому я резко развернулась и бросилась прочь, судорожно думая, как объясню свой побег отцу. Ведь он решит, что это из-за него…

– Осторожно!

Чьи-то руки поймали меня за плечи и удержали на месте. Я поняла, что полоумный художник догнал меня, и успела поразиться его феноменальной скорости. Как вдруг, подняв глаза, поняла, что на меня смотрит совсем другой человек.

Совсем. Другой. Человек.

Настоящий Михаил Светлаков – вечно серьёзный и немного смурной.

– У тебя правда есть брат-близнец! – выдавила я, и на этот раз это был не вопрос.

Таинственный незнакомец кивнул и порывисто прижал меня к себе. Я уткнулась носом ему в шею – сегодня без шарфа – и закрыла глаза. Мы были вне времени и вне пространства. И я покраснела. Я вообще легко краснею.

– Прости, что тогда исчез, – шепнул он мне на ухо, и сложно было разобрать, какой у него голос, – но это был лучший голос на свете. – Мне нужно было…

– Понимаю. А потом исчезла я.

– Переехала?

– Нет. Испугалась тебя.

Я отстранилась, чтобы видеть его лицо. Казалось, он удивился, но я выразительно покосилась на холсты, из которых так и хлестало гневом и горем, и он кивнул:

– Справедливо.

– Все гении немного сумасшедшие, – заметила я.

Он улыбнулся, и родинка на левой щеке спряталась в морщинках под глазами.

– После выставки… сходим куда-нибудь?

Я помедлила одно осторожное мгновение. И решилась:

– Поедем на метро.