Последний сын графа

Я слышала, как прицокал Герцог. Со вздохом, грузно повалился на пол перед моей дверь и начал скулить. Слышала, как отец спрашивает Хадиба.

– Хади, у тебя есть ксанакс или что-нибудь?

– Только таблетки, – ответил он. – Но в принципе, если мы ее скрутим, можно будет просто зажать ей нос и…

– Ты спятил?! – рявкнул отец. – Поди, скрути Дитриха, если такой умный!..

Дальше я не слушала.

Убежала в ванну. Ксанакс, как же! Еще за секс со мной ему заплати! Лживый лицемерный ублюдок! Я до упора открыла холодную воду и, встав под душ, стояла, пока не онемели плечи. Это не помогло, но от холода зуб не попадал на зуб, и я игралась мыслью, что я умру от воспаления легких и все они пожалеют, что не хотели меня.

Совсем, как отец сожалел о Джессике.

На тумбочке лежала записка. И таблетка.

Я яростно сбросила все на пол и улеглась в кровать. Одна таблетка. Всего одна! Слишком мало, чтобы с собой покончить.

Колющий холод сменился колющим теплом. Я уже не плакала, а молча смотрела перед собой сухими красными глазами. Какого черта я тут забыла? Я выбралась из постели и натянула первый попавшийся сарафан.

Билет на поезд можно купить в любом автомате.

Я перевернула записку, нацарапала свою собственную и…

Вышла из дома через задний двор

Был тот медовый вечер, когда сами сумерки желтые. Когда воздух чист и небо чистое, как над Средиземным морем. Ветер ласково гладил невидимой ладонью поля, и молодая пшеница стелилась волнами под его руками.

Всадники появились из-за пшеницы. Обогнув поворот, возникли так неожиданно, словно по волшебству. Лошади летели во весь опор. Граф-старший сидел, как влитой, составляя с конем единое целое. Казалось, даже Цезарь чувствовал это и нес наездника с гордостью, словно хвастался им.

При виде нас с Маркусом, оба всадника разом натянули поводья. Лошади перешли на рысь и вскоре остановились. Маркус чихнул и достал платочек.

– Добрый день, Цукерпу! – сказал Себастьян. – Здоровья, Маркус!..

– И ты не сдохни! – ответил тот.

Граф рассмеялся.

– Я лишь твоими молитвами и живу…

Дальше я не особо вслушивалась. Забыв обо всем на свете, смотрела на Себастьяна. На нем были черные бриджи для верховой езды и белая рубашка с закатанными до локтей рукавами. Сапоги сверкали, на запястье болтался стек.

Его золотистая кожа, выгоревшие волосы. Капелька пота прочертила по шее линию, остановилась в ямочке между его ключиц. И я глубоко вдохнула, невольно подавшись к Цезарю. Так мне хотелось прикоснуться к Себастьяну и слизать эту капельку языком.

– Ви? Верена!

Голос Маркуса заставил меня очнуться.

– Что, Маркус?

– Филипп спросил, как твои дела. Дважды.

Внутри меня что-то дрогнуло и зависло. Себастьян метнул в меня короткий настороженный взгляд. Я мысленно застонала. Это была пронзительная тоска по тем временам, которых я никогда не знала. По временам, когда мужчины были мужчинами, а женщины еще нет.

– Ого! – сказал граф. – Если лошадь нервничает, нервничает наездник.

Встав «столбиком», я невидящими глазами глянула на Филиппа. Широко раздувая ноздри, его конь крутил головой, яростно пытаясь вырвать поводья из рук наездника. Густая белая пена падала на черную грудь. Хрипя, как-то боком, круто выгнув лебединую шею, конь крутанулся волчком на месте.

Граф улыбнулся мне, сверкнув зубами и подбородком указал на Филиппа. Мол, ты только посмотри!

– Что ты гарцуешь? Не хочешь маме «здрасьте» сказать? – спросил он сына.

Филипп не ответил. Был слишком занят, сражаясь с лошадью.

Герцог тоже вдруг осмелел и налег на задние лапы, стремясь приблизиться к Цезарю. После того, как я укатила из Гремица, остальные тоже вернулись. Рассказать мне, что я уже взрослая и это непозволительно: вот так вот молча вставать и уходить. И я перебила все, что могло разбиться.

Как раньше делала Джессика.

И Маркусу пришлось заменять мне отца. В частности, водить Герцога, который его особо не слушал. В данный миг он хотел к Цезарю и Себастьян, наслаждался моментом: Цез его слушался, Герцог Маркуса – нет. Еще одно очко в копилку Себастьяна. Еще одна стрела в их вечной войне.

– Здрасьте, мама, – сказал, наконец, Филипп.

– Здрасьте, папа, – буркнула я в память о его браке с Джессикой.

– Молодцы, дети, – Себастьян подъехал ко мне и наклонился, подставив щеку. Раньше он целовал меня только в губы, но… после того, как мы договорились быть вместе, вдруг перестал.

Привстав на цыпочки, я клюнула его в щеку сжатыми губами. На них остался вкус соли и пыли, и еще лосьона после бритья.

Граф выпрямился. Цезарь под ним был спокоен, как монумент. Конь Фила волновался за них обоих.

Я облизала губы.

По сердцу словно провели бритвой. Мне снова захотелось сделаться молодой селянкой, которая бежит через поле, ощущая спиной жаркий храп коня и взгляд наездника. Джинсовые шорты стали вдруг тесными, соски под тонкой маечкой напряглись…

Я задохнулась, отшатнувшись назад, словно это могло помочь отстраниться от своих мыслей.