Последний сын графа

В глазах Филиппа что-то сверкнуло. Он крепко сжал руки с зажатыми в них поводьями и поздоровался с Маркусом. Тот не откликнулся: не успел. Герцог вдруг утратил интерес к лошадям, и с силой втянув в себя воздух, попытался сунуть нос между моих ног.

Я оттолкнула его, покраснела, как помидор. Себастьян рассмеялся, Фил выругался: его конь опять тряхнул головой и яростно крутанулся на месте. Я отскочила и вовремя: конец хвоста довольно сильно хлестнул меня по плечу.

Граф рассмеялся и похлопал Цезаря по шее.

– Ты еще ездишь верхом, Верена?

– Нет, – ответила я.

– Если ты не начнешь, ты окончательно потеряешь навык, – сообщил он непререкаемым тоном.

Словно речь шла о чем-то важном, вроде умения пользоваться приборами.

– Это последние навыки, что мне реально нужны, – ответила я, жалея, что не взяла с собой пару вазочек.

Филипп не в силах надолго усмирить своего коня, рывком поставив его на дыбы и несколько долгих секунд удерживал почти вертикально. Потом ослабил поводья и лошадиные копыта глухо ударились об утоптанную землю.

Конь успокоился.

Как-то разом осел, затих. Так успокаивается женщина, получив по лицу.

– Знакомый запах, – сплюнул Филипп, – что это? Персики и алоэ?..

Я покраснела. Детство закончилось: я пахла уже не так. Герцог опять попытался ткнуться носом мне между ног. Жеребец снова стал крутиться.

– Да успокой ты его уже, – прикрикнул отец. – Что за наказание? Ни одного мужчины в семье!

Филипп спрыгнул на землю.

Тут же, не оборачиваясь, кулаком саданул в голову коня, который попытался укусить его за плечо. Тот отступил, прижав уши. Убедившись, что оборзевшая скотина не попытается вновь, Филипп подобрал поводья и шагнул ко мне. Он пах знакомо, и в то же время, иначе. К знакомым запахам примешивался запах кожаной сбруи, лошадиного пота и средства от комаров.

Облокотившись локтем на луку седла, граф рассмеялся и наклонился, что-то прошептав Маркусу. Затем обернулся к нам…

Обедать, дети!

Лошади с ослабленными подпругами остались у коновязи, возле пруда. Плакучие ивы гладили воду листьями. Ощущение, что мы все провалились в прошлое, с каждым шагом усиливалось. Я даже оглянулась, чтоб убедиться, что за мною не волочится шлейф.

Маркус и Себастьян, уже сидевшие за столом, наблюдали за ними с веранды. Официантки в традиционных для таких мест народных костюмах, радостно флиртовали с графом. Что и говорить, – он всегда умел обращаться с прислугой, – напомнил голос Мариты в голове.

Девушки заливисто хохотали над какой-то шуткой и не желали от него отходить.

Пухленькая брюнетка, вся белая и гладенькая, словно моцарелла, принесла миску с водой для Герцога. Тот вытянулся у наших ног, расставив лапы по обе стороны миски и начал шумно лакать.

– Мы уже заказали, – сказал Себастьян, рассматривая меня с таким видом, как отцы в американском кино рассматривают трофеи сыновей-чемпионов. – Фирменное блюдо тебе и веточку сельдерея для твоей девушки. Чтобы ей было чем поиграться, пока мы все поедим.

– Я не его девушка и я не ем сельдерей.

– Да? Я забыл: тебе достаточно крови.

Я снова вскинулась. Граф не дал мне ответить, заговорив с Маркусом. Филипп и я молчали. А когда ужин кончился, и Пышечка уже чуть ли не текла по нему, Себастьян сказал:

– Вот что, попоите коней и возвращайтесь верхом. Я поеду с Маркусом.

– С чего вдруг? – спросил Филипп.

– С того, что мне надоело смотреть на те крысиные рожи, что вы оба корчите. Если не сможете помириться, поубивайте друг друга. Мне все равно…

Лошади шумно отфыркиваясь, пили.

Солнце садилось, отражаясь от их сверкающих шкур. Над нашими головами кричали птицы. Всякая мошкара так и норовила залезть в глаза. Филипп задумчиво смотрел на воду и его профиль, состоящий из безукоризненно ровных линий, казался наклеенным на стремительно розовеющее закатом небо.

Дорога еще дымилась клубами пыли.

– Поехали ко мне? – вымучил Филипп.

– Побереги себя для невесты.

– Только не притворяйся, что ты не хочешь. Я все еще помню этот твой запах, да и бедный пес чуть не озверел. Прямо, как ты… в Гремице.

Я коротко вскинула глаза, но Филипп стоял против солнца. Его силуэт до боли напомнил другой. Тот, что я раньше хранила в памяти, опасаясь потерять навсегда. Высокая черная фигура; фиолетово-белые прозрачные солнечные лучи.

Еще один неправильный номер.

– Да брось ты, – повторил он. – У тебя уже крыша едет от воздержания. Поехали… Я тоже тебя хочу.

– Я хочу не тебя.

Филипп рассмеялся.

– Да, ну, конечно! Дядя Мартин, конечно, пытается наклонить отца, в угоду твоей бабуле, но он ведь тоже лишь человек. Отец велел мне утихомирить тебя, пока не соберется с силами: настолько ты не в его вкусе. Он бы официантку отбарабанил, но ты? Он говорит, в тебе подержаться не за что, кроме генофонда.

Не зная, как поступить, я ухватилась рукой за маленькую скользкую седельную луку его коня.