Последний солдат Третьего рейха

– Да, я голоден, – прорычал он. – Голоден, да так, как святым и в страшном сне не приснилось бы. Я голоден, болен и умираю от страха. И готов мстить за все человечество. Первым счетом избавлюсь от вас, лейтенант. Ведь под Сталинградом отмечались случаи каннибализма. Сейчас они повторятся.

– Вы с ума сошли! В худшем случае будем питаться травой и кореньями. За нами Россия, а здесь полно продовольствия. Ради Бога, придите в себя! Продолжайте путь, а мы вас прикроем.

Его собеседник усмехнулся:

– Вы прикроете нас! Мы можем быть спокойны! Расскажите это людям, которые перед вами. Они воюют пять месяцев, лишились большей части товарищей. Они ждут подкреплений, обмундирования, лекарств, пищи. Бог знает чего еще! Тысячу раз они надеялись. Вам не удастся им ничего объяснить, лейтенант, и не пытайтесь…

Мы переложили боеприпасы, которые везли на грузовиках – остатках былой моторизованной дивизии, – себе в ранцы. Так мы освободили место, чтобы положить тяжело раненных. Они выступили в путь первыми. Таким образом, мы стали еще менее подвижными, чем до того, как шли по бесконечной украинской степи. Мы смотрели, как исчезают вдали грузовики, завидуя раненым: они, может быть, и спасутся.

Затем наши разношерстные войска продолжили отступление – пустой, совершенно бессмысленный марш. Мы шли словно по движущейся дорожке и никак не могли сдвинуться с места.

Сколько так прошло часов, дней и ночей? Я даже не помню. Наши части разделились. Некоторые оставались на месте и погружались в сон. Их нельзя было сдвинуть с места никаким приказом, никакой угрозой. Остальные – те, кто был еще силен или кому хватало пищи, – продолжали двигаться. Было немало случаев самоубийств. Помню две деревни, обчищенные до крошки. А резня случалась неоднократно. Солдаты глотки готовы были перерезать кому угодно за козье молоко, пару картофелин или пригоршню пшена. Бегущие волки не щадят никого. Но в волчьей стае осталось несколько солдат, не вполне потерявших человеческий облик. Одни умирали, но сохраняли консервированное молоко для молодых и слабых. Других до смерти забивали товарищи, подозревая, что они утаивают пищу. Как правило, обнаруживалось, что у них ничего нет. Но были и исключения: одному австрийцу проломили башку: на дне его ранца нашли кусочки витаминизированного печенья. Он, вероятно, набрал их из провиантских мешков комиссариата, который уже несколько недель назад перестал существовать.

За какие крохи гибли люди! За возможность хоть что-нибудь съесть. Когда сожрали все, даже побеги в огородах, двенадцать тысяч глаз уставились на деревню, из которой сбежали до смерти перепуганные жители.

Повсюду были видны живые трупы, цеплявшиеся за последние нити, связывавшие их с жизнью. Они пытались вспомнить прошлое, чтобы пролить свет на будущее. Так отступающая армия и простояла до наступления сумерек.

Тут появилось три-четыре русские бронемашины: русские были уже совсем рядом. Они обстреляли из пулеметов толпу солдат, которые даже не пытались бежать, развернулись и были таковы.

Те, кто остались живы, бежали на запад, который бессознательно притягивал их, как притягивает север стрелку компаса. Степь поглотила их. Лишь нескольким удалось добраться до румынской границы. Она была рядом, но не всем оказалась доступна. К тем, кому повезло, принадлежал и я. Нас было девять человек: мы с Гальсом – неразлучные приятели, Шперловский, Фреш, Принц и еще один парень по имени Зименлейс – до войны он был служащим. С нами оказалось еще три венгра, но с ними мы не могли говорить. То ли они добровольцы, то ли их записали в армию при схожих с моими обстоятельствах. Они с ненавистью глядели на нас, как будто мы виноваты в неудачах Третьего рейха. Но все же держались рядом – ведь мы оставались их последней надеждой вернуться на родину.

В конце концов за широким полем показалась деревня. Я и сейчас, словно в полупьяном сне, вижу эту местность. На вершине холма виднелись избы. Мы решили зайти и забрать остатки пищи.

На полпути нас остановил шум самолетов. На добычу вышли два «Яка».

Мы были как животные: каждый вел борьбу за выживание и на других было плевать. Никто не предупредил нас об опасности. Русские пилоты заметили нас и начали снижаться. Как бы мы ни выглядели, для русских пилотов немецкий солдат все равно был враг, а от врага следовало избавиться.

Мы, повинуясь инстинкту, бросились на густую траву. Над головами просвистели пули. Мы, задыхаясь, вскочили и со всех ног бросились бежать. Но пулеметные очереди вновь приковали нас к земле. Самолеты прилетали еще дважды, посыпая пулями землю, но каждый раз промахивались. Тут мы чудом обнаружили канаву, свалились в нее и затаились там.

Мы не видели отсюда самолетов, но звук их слышали прекрасно. На краях оврага образовались валы вывороченной земли. Самолеты сделали над нами еще один круг и удалились: пилоты твердо уверились, что положили конец нашим мучениям. Но мы остались живы и вновь побрели в облаках пыли.