Последний солдат Третьего рейха

— Ну вас к черту… Высплюсь, когда окажусь на том свете, — во весь голос сказал гренадер Краус. Он поднялся и стал мочиться у стены траншеи.

Я еще долго лежал без сна и все думал, думал… В конце концов я погрузился в сон и проспал часа три. Разбудил меня отдаленный шум мотора. От моего движения проснулись Гальс и Гумперс, еще один гренадер, который лежал рядом и положил голову мне на плечо.

— Что там еще? — просипел он сонным голосом.

— Не знаю. Мне показалось, нас зовут.

— Который час? — спросил Гальс.

Я взглянул на подаренные в школе часы:

— Двадцать минут третьего.

— А когда светает? — спросил юный Линдберг, который совсем не сомкнул глаз.

— В это время года, наверное, рано. Двигатели не умолкали.

— Если эти водители не заткнут свою тачку, они перебудят всех русских.

Мы попытались снова заснуть, но не смогли. Через полчаса за стенами блиндажа послышались какие-то звуки. Поскольку было темно, мы предположили, что это солдаты собирают свои пожитки. Повернулись в ту сторону, чтобы понять, что происходит, когда появился фельдфебель.

— Взводы восемь и девять? — спросил он, понизив голос.

— На месте! — отвечали взводные.

— Выходите через пять минут и отправляйтесь на назначенные позиции. Желаю удачи!

Все размышления мы тут же оставили позади, а в голове стало пусто, будто после анестезии. Все взялись за оружие, проверили, хорошо ли закреплено снаряжение, как учил нас капитан Финк, особенно правильно ли сидят ремешки, удерживающие каску. Гальс взвалил на плечи пулемет, а Линдберг, его помощник, протиснулся перед ним. Лишь ветеран — второй пулеметчик нашего взвода — действовал так, будто забыл, что нам предстояло. Он не спешил, в отличие от остальных. Он уже бывал в таких переделках, поэтому, прислонив тяжеленный пулемет к ноге, ждал приказа двигаться.

— Надеюсь, с тобой все в порядке, — обратился ветеран к своему пулемету с сардонической усмешкой.

— Восьмой взвод! — вызвал фельдфебель. Его голос звучал так, будто он получил удар током. — За мной и молча!

Мы вышли и, держась вместе, пошли по траншее к передовым позициям. Фельдфебель возглавлял шествие. Перед ним шел двадцатидвухлетний гренадер Гумперс; затем Гальс, которому только исполнилось восемнадцать, и Линдберг, которому не было и семнадцати; затем три пулеметчика, чех, возраст которого было трудно определить, а имя невозможно произнести, выходец из Судетской области. За мною шел ветеран с помощником, еще одним насмерть перепуганным мальчишкой. Замыкал шествие Краус, которому было далеко за двадцать. Мы шли правильным порядком, как нас учили в лагере, где пришлось здорово попотеть.

Слышались звуки, но, откуда они доносились, с русской стороны или с немецкой, было непонятно. Мы прошли несколько траншей, переполненных солдатами, еще спавшими в теплой летней атмосфере, и наконец посреди леса выбрались из своего окопа. Юный Линдберг, навьюченный, как ослик, споткнулся при подъеме, магазины пулемета, которые он нес, ударились друг о друга. Фельдфебель схватил его за лямки и помог выбраться наружу. Затем гневно посмотрел на него и двинул по голени. Мы поодиночке дошли до края леса. Вдруг фельдфебель остановился как вкопанный, и мы чуть не врезались друг в друга.

— Да здесь потемней, чем в преисподней, — шепнул мне ветеран.

Мне показалось, что наш проводник, дав нам сигнал остановиться, сам продолжал идти вперед. Мы ждали нового приказа. Несмотря на попытки соблюдать полную тишину, оружие все же издало несколько металлических звуков.

Фельдфебель вернулся, и мы снова отправились в путь. Добрались до окопов, расположенных на краю леса, где нас уже поджидали разведчики, затаившиеся, как змеи. Мы спустились в их небольшой окоп.

— Ложись на землю, — прошептал мне судетец, который в принципе шел впереди меня. — Передай остальным.

Один за другим мы покинули последние немецкие позиции и поползли по теплой земле, находившейся на ничейной территории. Я не отрывал глаз от подбитых гвоздями сапог судетца, пытаясь не выпускать его из виду. Время от времени передо мной возникал силуэт товарища, которому приходилось перелезать через какое-то препятствие. Иногда же носки сапог солдата, который полз передо мной, неожиданно останавливались в сантиметре от моего носа. Тогда меня охватывал ужас: а вдруг судетец потерял из виду идущего впереди. Но через мгновение он уже снова пускался в путь, и ко мне возвращалась уверенность: ведь я был не один.

В такие минуты даже у тех, кто склонен к размышлению, все мысли из головы улетучиваются. Кажется, что нет ничего важнее, чем сухая палка, которая врезалась тебе в живот и которую ты должен отбросить, не произведя шума. Чувства до предела обостряются, а сердце бьется так, что вот-вот выскочит из груди.

Мы, как черепахи, продвигались по успевшей нам изрядно надоесть русской земле.