Последний солдат Третьего рейха

Хуже всего было с продовольствием. Мы уже давно не получали провианта и лишь чудом добывали его себе: охотились, разоряли гнезда, пытались жевать растения, напоминающие салат. Иногда удавалось поймать брошенную лошадь. Но пяти сотням солдат пищи требуется немало. Так что каждый день мы сталкивались с одной и той же проблемой. Просили помощи по радио и постоянно слышали в ответ:

— Обоз уже выехал. Он должен добраться до вас.

Военная почта тоже исчезла в бесконечности. Мы не получали ни писем, ни посылок — ни малейшей весточки.

Солнце жарило вовсю. Положение наше стало отчаянным.

Вчера вечером мы успели съесть убитую свинью. Исчезла и бочка кипяченой воды из-под мяса: мы назвали ее «мясным бульоном», хотя мясом там едва пахло.

Мы отправляемся на фронт. Глаза у нас как у изголодавшихся волков. В животе пусто, пусто и в котелках. На горизонте не маячит надежда. Мы уже привыкли жить в полуголодном состоянии. Наши желудки перерабатывали пищу, которая за несколько дней сведет в могилу добропорядочного буржуа.

Теперь, когда наступил пост, наши чувства обострились до предела. Мы напоминали животных, которые ищут в пустыне, на кого бы напасть. Понадобится десять дней марша, чтобы из наших глаз исчез голодный блеск. Тогда, хоть в животе было пусто, мы все же надеялись, что найдем себе пищу. Россия же, в конце концов, не пустыня. Вокруг нас плодородные поля. Скоро наткнемся на какое-нибудь село и попируем на славу.

Шперловский и Ленсен вглядывались в карту. В нашем районе полно деревень. Значит, опасность умереть от голода нам не грозит. Но к несчастью, на карте изображался район, превосходивший по размеру всю Францию. Между двумя деревнями пролегает несколько сот километров. А сойти с пути, чтобы добраться до ближайшей деревни, означает еще несколько дней марша.

— Не о чем беспокоиться. — Ленсен не любил признавать поражение. — В степи полно деревушек, не отмеченных на карте. Есть еще и колхозы.

Мы получили приказ идти на север. Его нужно выполнять безотлагательно. Но там, где мы проходили, жрать было нечего.

Мы прошли уже много километров, но вокруг виднелись лишь невозделанные поля.

— На этих полях можно здорово подзаработать, если начать здесь что-нибудь выращивать, — заметил какой-то крестьянин из-под Ганновера.

Близ каждого села располагались огромные пшеничные поля. Но за ними простирались лишь лужайки, грязь и густой лес, пребывавшие в первозданном состоянии, — участки размером с французский департамент. Мы привыкли к большим расстояниям, воспринимая их как потенциальное поле боя.

Тем, кто вернется с войны на родину, придется несладко: ведь там до горизонта рукой подать. И нам, привыкшим к простиравшимся до самого неба полям, придется сидеть на участке земли, которая непременно кому-то принадлежит. Если б не эта война! Нам нравились бесконечные просторы, и мы долго еще с тоской вспоминали их после войны.

Если б только найти что-нибудь поесть!

После одиннадцатичасового привала мы возобновили марш. Словно таблетки, проглотили пшеничные колосья, приготовленные двумя днями ранее. Было у нас еще вареное просо, но уж на самый крайний случай. Оставалось хоть одно преимущество: от легкой пищи после обеда не клонило в сон.

Мы попивали теплую водичку из фляжек. Ручьи находились далеко, а пить воду из пруда казалось опасно: вдруг подхватишь малярию, тиф или что-то в этом роде, холеру какую-нибудь.

Чтобы поднять настроение, затянули песню Слова и мелодия разносились по пустым пространствам теплым летним ветром Но мы уже привыкли, что не слышим эха, как это было, когда мы пели в городах, где повсюду стены.

Мы пьем и пьем вино…
Здесь его столько,
Сколько и воды…

Нам-то особенно выбирать не приходилось. Вина не было, а воду следовало пить с осторожностью. — Рота, шагом марш!

И мы маршировали, не переставая петь для самих себя.

Постепенно сгустились сумерки. Колонна остановилась. Наши лица скрыла темнота. Казалось, мы и не прошли ничего, но уже засыпали на ходу.

С рассветом мы продолжили путь. Находившиеся на горизонте горы так и не приблизились к нам, хотя мы шли уже несколько часов по долине. Самые высокие холмы достигали человеческого роста. Время от времени попадались островки деревьев, вызывавшие у меня ассоциацию с африканскими оазисами. Они были маленькие. Ветер разносил повсюду красную пыль, как будто мы идем по раскрошенному кирпичу.

Мы уже давно плюнули на полагавшийся на марше порядок. Шли не тройками, а так, как было в обычае у партизан, разделились на компактные отряды, в которых один выходил вперед лишь до тех пор, пока с ним не поравняется следующий. Все валились с ног от усталости и замедлили шаг.

Мы перестали петь и болтать. Сил и дыхания хватало лишь на то, чтобы переставлять одну ногу за другой.

Но сколько нам еще идти?

Сапоги покрылись пылью, ветер покрывал грязью наши нечесаные волосы. Казалось, мы не сдвинулись ни на километр. Ритм шагов стал монотонным. Лишь время от времени у кого-нибудь в желудке бурчало от голодухи.