Последний самурай

Изобретение печатного станка отстояло от них не ближе, чем чудеса XXXVIII столетия от нас; все книги тогда копировались вручную. Вкрадывались ошибки, особенно если копировали копию скопированной копии; порой копировщика посещала светлая идея, и он вписывал подложные строки или целые подложные абзацы, а потом все наивно переписывали текст вместе с этой светлой идеей. Что делать? Воспроизводить оригинал как можно точнее. Библиотека, внеся в афинский публичный архив внушительный залог, позаимствовала оттуда оригинальные рукописи греческих трагедий (Эсхил. Софокл, Еврипид и прочие) и все скопировала. А потом запаслась наиточнейшими версиями, просто-напросто оставив оригиналы себе, вернув копии и плюнув на залог.

История не слишком увлекательная, и однако о Библиотеке, об Александрии и о ненормальных, которые там жили, многое можно порассказать, и все завораживает, потому что одни тамошние писатели по части извращенности и своенравия дадут фору всему остальному миру. Если некуда ставить зонтики, кое-кто отправится в «Икею» и купит стойку, которую нетрудно собрать самому в домашних условиях, а кое-кто поедет за 100 миль на аукцион в шропширской глуши и разглядит потенциал в откровенно бессмысленном сельском агрегате XVII века. Вот за агрегат на этом аукционе бились бы друг с другом александрийцы. Они любили обдирать древние труды (имевшиеся под рукой в Библиотеке, собранной посредством беспощадного стяжательства), выискивали редкие слова, которых давно никто не понимал и, уж конечно, не использовал, и вводили их как альтернативы менее интересным лексемам, поддававшимся человеческому пониманию. Они обожали мифы, в которых люди бесновались, или пили волшебные зелья, или в минуты стресса превращались в камни; они обожали сцены, в которых бесноватые люди толкали странные, обрывистые речи, усеянные несправедливо забытой лексикой; они любили сосредоточиться на каком-нибудь банальном эпизоде мифа, раскрутить его и отбросить сам миф — любого «Гамлета» они бы превратили в «Розенкранца и Гильденстерна». Эти исследователи, ученые, математики, поэты, сбивавшие с пути истинного цвет римской юности, и втискиваются в любую книгу, посвященную главным образом не им; если предоставить книгу им, они тотчас расцветают целым отдельным томом сносок — и говорю я, разумеется, о «Птолемеевской Александрии» Фрейзера, книге, ради которой я вернусь из-за гроба (однажды я просила о ней на смертном одре, но не получила). Однако время поджимает — Чудо-Мальчик смотрит кассету, кто знает, сколько это продлится, — каков же вклад Рёмера в эту великолепную тему?

Рёмера интересовал разбор гомеровских текстов, проведенный Аристархом, который возглавлял Библиотеку вскоре после 180 г. до н. э. (неприглядная история с трагедиями случилась до него). Аристарх алкал идеального Гомера; поскольку оригинальной рукописи не существовало, беспощадности и налички было недостаточно: приходилось сравнивать копии и выявлять ошибки. Он пометил к удалению (атетезе) строки, которые счел тексту чуждыми, и первым описал в комментариях ход своих рассуждений. Никаких трудов Аристарха не сохранилось. Остались маргиналии «Илиады» — там пальцем ни в кого лично не тыкали, но, вероятно, были они выдержками из Аристарха, дошедшими до нас через третьи руки; были и другие маргиналии, где фигурировали имена.

Кое-какие из этих через третьи руки выдержек своим блеском поразили Рёмера; очевидно, что они принадлежат Аристарху, и очевидно, что Аристарх был гений. Другие выдержки были слишком глупы для гения: очевидно, что они принадлежат кому-то другому. Когда кто-нибудь другой выдавал некую блестящую мысль, Рёмер тотчас понимал, что на самом деле это сказал Аристарх, и если ему встречались бесхозные блестящие комментарии, он тоже мигом постигал их гениальное авторство.

С абсолютной и явной очевидностью это полнейшая ахинея. Если перемешиваешь все имена, какие попадутся, так, чтобы кто-то один всегда выходил гением, значит ты не веришь источнику, который порой сообщает, что кто-то другой сказал нечто выдающееся или гений сморозил глупость, но ведь этот источник и заставляет тебя полагать гения гением. Чтобы понять, в чем проблема, достаточно на секунду задуматься, но Рёмер умудрился написать целый научный трактат, не задумавшись ни на секунду. Приняв глупость за критерий неаутентичности, он один за другим приписывал маргиналии Ксенодоту или Аристофану (нет, не тому) или списывал на искаженное цитирование Дидимом и еще саркастически + злорадно комментировал бестолковость этих недоумков.

Разобравшись, что он такое говорит, я не поверила, что он взаправду такое говорит, и прочла еще 50 страниц (со скоростью 20 мин./стр., тем самым добавив к общему времени еще 16,66 часа), и оказалось, что он говорит такое взаправду. Я уставилась на страницу. И зажмурилась.