Последний пророк

— Отче наш… — пересохшими губами вторила ему Таня. — Иже еси на небесех…

Я попытался заплакать, но не мог. Чувствовал себя покинутым, брошенным ребенком. Заблудившимся, одиноким, беспомощным. Вдруг по-настоящему понял, что все наши жизни висят на волоске. Все до единой, с самого рождения. И есть дикая, чудовищная, слепая сила, которая бьет в гущу людей, как молния. Поражает наповал, не глядя, без разбора. И ничего другого в мире просто нет, только эта сила. Она, видимо, и есть Бог.

Жан-Эдерн обнял Таню, прижал ее голову к груди:

— Он был в тебя влюблен, бедняга. Он мне рассказывал, у него была невеста, Хайке, очень похожая на тебя. Хайке ушла к его лучшему другу, Ахиму. Гюнтер так и не женился больше…

— Боже мой, неужели никто не может остановить этих зверей?..

— Напалм, — вырвалось у меня очевидное. Больше никто из нас не произнес ни слова.

Оттрубив две недели на маковой плантации, я стал экспертом в заготовке первичного опия, сырца. Очень важно сделать правильный надрез. Не очень глубокий и не слишком тонкий. Целое искусство. При глубоком надрезе часть сока будет оставаться и загустевать внутри головки. Его оттуда потом не выковыряешь. За такие ошибки нас били чем придется, ногами или палкой, иногда прикладом. Если надрез слишком тонок, солнце быстро высушит корочку, и сок вновь-таки останется внутри. Рука должна привыкнуть, это достигается тренировкой. Надрез должен быть неоднородным по глубине. Сначала, от верха, чуть глубже, потом — равномерно. Это из-за округлой формы маковой головки. Сверху должно вытекать активнее, чем снизу. Надо также уметь определять, выработалась головка или еще нет. Обычно надрезы делают в два захода; Первые — самые лучшие, самые ценные. Для них у нас были особые жестяные кружки. Отработанная маковая головка заметно ссыхается и вянет. Но существует один фокус: нужно сделать круговой надрез у основания. Тогда есть шанс получить еще немного млечного сока. Совсем пустые головки мы срезали и складывали в холщовые сумки. Они шли в дальнейшую переработку. Всему этому нас жестами обучали бессловесные женщины. Не знаю, за деньги они работали или нет. Обычные крестьянки, судя по всему. Кажется, совсем не злые. По крайней мере к нам они относились нормально, терпеливо. Хуже всего, когда чечен приходил проверять работу. Он всегда находил ошибки и бил. Иногда бил просто так, чтобы старались. Перерыв — только один, в полдень. Нам полагался кувшин воды и кусок черствой лепешки. Иногда горсть крупы, кускуса, без приправ. Если ты сильно уставал или терял сознание на жаре, приходилось падать в заросли. Минут десять — пятнадцать можно было лежать безболезненно. Но потом часовые замечали чье-либо отсутствие. Они нас пересчитывали, видимо, по головам. Как правило, кто-то из них просто стрелял в воздух. Если ты не поднимешься по выстрелу, спустятся и изобьют как следует. Поэтому подниматься надо сразу, не заставлять их покидать пост. Часовых наказывали, если они покидали свои посты на холмах. Тогда они отыгрывались на нас. Иногда местные женщины тайком совали нам яблоко, апельсин или кусок лепешки. Но если чечен приходил и обнаруживал при нас еду, бил не задумываясь. Главарь, Али Хамза, появился только один раз. Поговорил с чеченом, окинул все хозяйским взором и укатил на своем джипе. У него был американский военный джип в желтых, рыжих и коричневых пятнах. Добытое задень мы сдавали белобородому крохотному старичку, который приезжал с охраной на верблюдах. Такой был маленький и смешной этот старичок, как гном. Балагурил, песни какие-то напевал. Тщательно сортировал сырье, упаковывал в пластиковые мешочки, пробовал на зуб. Охранники у старичка были здоровенные громилы, под два метра, с тупыми стертыми лицами в оспинах. Он напоминал колдуна с парой помощников-джиннов. Потом я узнал, что таких плантаций в округе больше двадцати. Нашему Али Хамзе принадлежало шесть. Богатый был человек.